и сразу взахлеб - курить...
опять показалось, опять обманулась
переремешались
города
нас укрывают друг от друга,
нас укрывают друг от друга,
а где-то люди ходят кругами,
такие одинаково-разные,
а здесь я, такой неприкаянный,
через дорогу только на красный
и небо
течет облаками
и носит
тебя мегополис,
а я становлюсь иной,
и что я
могу еще -
объясни
внезапно твой запах
и сразу взахлеб, - курить
опять показалось, опять обманулась
перемешались
города
нас укрывают друг от друга,
да, нас укрывают друг от друга,
а где-то люди ходят кругами,
такие одинаково-разные,
а здесь я, такой неприкаянный,
через дорогу только на красный
и небо
течет облаками
и носит
тебя мегополис,
а я становлюсь иной,
и что я
могу еще -
объясни,
объясни,
объясни...
Диана Арбенина
альбом "Тригонометрия"
2003
воскресенье, декабря 26, 2004
четверг, декабря 23, 2004
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто - лета,
Кто - край ее, кто - век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И - в серебре - опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
Марина Цветаева
из цикла "Подруга"
10 января 1915
Кто скажет имя, кто - лета,
Кто - край ее, кто - век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И - в серебре - опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
Марина Цветаева
из цикла "Подруга"
10 января 1915
среда, декабря 22, 2004
Щербатая луна,
И мы не в одной постели.
Светло - потому несмело
Я разбегусь, и с окна -
Я верю, не будет больно:
Я помню, как это делать...
Мои тебе поздравления -
От крошки,
от гения,
Мое в тебе сердце юное -
щербатое, лунное,
Оно в тебе...
Орбиты вдоль полос...
Напрасно гудели вены:
Я выбрала самый белый.
В твоих глазах - вопрос.
Тебя бы вот в эти стены -
Придумай, что надо сделать!
Мои тебе настроения -
От крошки,
от гения.
Мое в тебе сердце юное -
щербатое, лунное,
Оно в тебе, мое прошлое -
Не пошлое
В трубки губки,
говорят
Сказки, ласки -
да все подряд
Мои тебе настроения -
От крошки,
от гения,
Мое в тебе сердце юное -
щербатое, лунное,
Оно в тебе, мое прошлое -
Не пошлое
Земфира Рамазанова
"Не пошлое"
из альбома "Земфира"
1999
Светло - потому несмело
Я разбегусь, и с окна -
Я верю, не будет больно:
Я помню, как это делать...
Мои тебе поздравления -
От крошки,
от гения,
Мое в тебе сердце юное -
щербатое, лунное,
Оно в тебе...
Орбиты вдоль полос...
Напрасно гудели вены:
Я выбрала самый белый.
В твоих глазах - вопрос.
Тебя бы вот в эти стены -
Придумай, что надо сделать!
Мои тебе настроения -
От крошки,
от гения.
Мое в тебе сердце юное -
щербатое, лунное,
Оно в тебе, мое прошлое -
Не пошлое
В трубки губки,
говорят
Сказки, ласки -
да все подряд
Мои тебе настроения -
От крошки,
от гения,
Мое в тебе сердце юное -
щербатое, лунное,
Оно в тебе, мое прошлое -
Не пошлое
Земфира Рамазанова
"Не пошлое"
из альбома "Земфира"
1999
вторник, декабря 21, 2004
Жизнь чужую прожив до конца,
Умерев в девятнадцатом веке,
Смертный пот вытирая с лица,
Вижу мельницы, избы, телеги.
Биографии тем и сильны,
Что обнять позволяют за сутки
Двух любовниц, двух жен, две войны
И великую мысль в промежутке.
Пригождайся нам, опыт чужой,
Свет вечерний за полостью пыльной,
Тишина, пять-шесть строф за душой
И кусты по дороге из Вильны.
Даже беды великих людей
Дарят нас прибавлением жизни,
Звездным небом, рысцой лошадей
И вином, при его дешевизне.
Александр Кушнер
1969
Смертный пот вытирая с лица,
Вижу мельницы, избы, телеги.
Биографии тем и сильны,
Что обнять позволяют за сутки
Двух любовниц, двух жен, две войны
И великую мысль в промежутке.
Пригождайся нам, опыт чужой,
Свет вечерний за полостью пыльной,
Тишина, пять-шесть строф за душой
И кусты по дороге из Вильны.
Даже беды великих людей
Дарят нас прибавлением жизни,
Звездным небом, рысцой лошадей
И вином, при его дешевизне.
Александр Кушнер
1969
понедельник, декабря 20, 2004
То, что Гуттен-станок
Прижимал к молоточкам –
Боязливой бумаги шершавый лист,
То, что в ухо вползало, ахая,
Что в трубу святого Евстахия
Набросал пианист, натащил гармонист,
Нашипела змея,
Нашептал дурачок,
От чего сжималось глазное яблоко,
Всё – чем память набила мешок –
Надо его отдать рано ли, поздно.
Из всего – только всего и жаль –
Звёзды, и даже слова о звёздах
Елена Шварц
1989
Боязливой бумаги шершавый лист,
То, что в ухо вползало, ахая,
Что в трубу святого Евстахия
Набросал пианист, натащил гармонист,
Нашипела змея,
Нашептал дурачок,
От чего сжималось глазное яблоко,
Всё – чем память набила мешок –
Надо его отдать рано ли, поздно.
Из всего – только всего и жаль –
Звёзды, и даже слова о звёздах
Елена Шварц
1989
воскресенье, декабря 19, 2004
Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.
Николай Заболоцкий
1927
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.
Николай Заболоцкий
1927
суббота, декабря 18, 2004
Рисование ню, если она как гипноз,
молодое лицо как мясо, фляги не дрогнут,
я кладу ее на пол, мажу спичкой с бензином, и что ж?
жир сливается ливнем, и ню, как говорится, пылает.
Флегма в прыжке, взвивается гонгом огня,
то катается по углам, то летает под абажуром,
талия тут же худеет, ножки годятся карандашу,
не как гимнастка и балерина, - бубен мистерий!
Эти линии плясок в сиянии искр,
ребра белые уж проступают и конус у бедер очищен,
и сквозь факел рисую мгновенья лист за листом,
кости тлеют в тазу, угли как угли.
Я лаконичен, метод не нов, Буонаротти Микель,
если модель не деймос, создаем динамичные позы,
только хаос огня возбудит дуновенье штриха,
ну, а пепел несу в унитаз и смываю.
Виктор Соснора
Из книги стихов "Куда пошел? И где окно?"
1999
я кладу ее на пол, мажу спичкой с бензином, и что ж?
жир сливается ливнем, и ню, как говорится, пылает.
Флегма в прыжке, взвивается гонгом огня,
то катается по углам, то летает под абажуром,
талия тут же худеет, ножки годятся карандашу,
не как гимнастка и балерина, - бубен мистерий!
Эти линии плясок в сиянии искр,
ребра белые уж проступают и конус у бедер очищен,
и сквозь факел рисую мгновенья лист за листом,
кости тлеют в тазу, угли как угли.
Я лаконичен, метод не нов, Буонаротти Микель,
если модель не деймос, создаем динамичные позы,
только хаос огня возбудит дуновенье штриха,
ну, а пепел несу в унитаз и смываю.
Виктор Соснора
Из книги стихов "Куда пошел? И где окно?"
1999
пятница, декабря 17, 2004
Есть в природе час, а вернее, миг,
в ноябре, под утро, когда в провалах
подворотен, в месиве сгнивших книг
все, что было, будет и миновало,
вдруг твердеет, схватывается, горя
серебром отчаянной, мертвой ночи, -
это время, черное, как заря.
никого не ждет, ничего не хочет.
И когда не люб ни огонь, ни гроб -
мухи белые на стекле оконном -
прислони к нему толоконный лоб
и за вьюжным высмотришь частоколом -
там один на один с шутовской Тверской
пожилой господин прописных и строчных
просыпается, словно песок морской
из разбитых часов песочных,
беспокойный город, гранитный сад,
видит злые сны в ледяной постели.
Остывает солнечный циферблат,
и любовь уже не отбросит тени.
Бахыт Кенжеев
2000
подворотен, в месиве сгнивших книг
все, что было, будет и миновало,
вдруг твердеет, схватывается, горя
серебром отчаянной, мертвой ночи, -
это время, черное, как заря.
никого не ждет, ничего не хочет.
И когда не люб ни огонь, ни гроб -
мухи белые на стекле оконном -
прислони к нему толоконный лоб
и за вьюжным высмотришь частоколом -
там один на один с шутовской Тверской
пожилой господин прописных и строчных
просыпается, словно песок морской
из разбитых часов песочных,
беспокойный город, гранитный сад,
видит злые сны в ледяной постели.
Остывает солнечный циферблат,
и любовь уже не отбросит тени.
Бахыт Кенжеев
2000
четверг, декабря 16, 2004
Watching the days slip by so fast,
Knowing our fate has long been cast,
Working our fingers to the bone,
Cause nobody loves you when you’re gone.
Coughing up feeling just for you -
To find something real to hold on to...
But there is a hole inside my heart
Where all of my love comes pouring out.
You know you’ll always be my man,
But grab yourself sweetness where you can
Cause sooner or later we’re going to die,
Left to the dogs under the sky
I cracked a piece of broken glass
Coughing up feeling just for you -
To find something real to hold on to,
But there is a hole inside my heart,
Where waves of my love come tumbling out.
You say that all the good is gone,
That I have forgotten who I am -
Free as a bird,
Wild as the wind -
But somehow I cannot let you in...
Garbage
from "Beautiful Garbage"
2001
Working our fingers to the bone,
Cause nobody loves you when you’re gone.
Coughing up feeling just for you -
To find something real to hold on to...
But there is a hole inside my heart
Where all of my love comes pouring out.
You know you’ll always be my man,
But grab yourself sweetness where you can
Cause sooner or later we’re going to die,
Left to the dogs under the sky
I cracked a piece of broken glass
Coughing up feeling just for you -
To find something real to hold on to,
But there is a hole inside my heart,
Where waves of my love come tumbling out.
You say that all the good is gone,
That I have forgotten who I am -
Free as a bird,
Wild as the wind -
But somehow I cannot let you in...
Garbage
from "Beautiful Garbage"
2001
среда, декабря 15, 2004
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня,- мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд,-
поздно, поздно!- никто не ответит,
и душа никому не простит.
Владимир Набоков
"К России"
Париж, 1939
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня,- мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд,-
поздно, поздно!- никто не ответит,
и душа никому не простит.
Владимир Набоков
"К России"
Париж, 1939
вторник, декабря 14, 2004
Зима на юге. Далеко зашло
ее вниманье к моему побегу.
Мне - поделом. Но югу-то за что?
Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.
Боюсь смотреть, как мучатся в саду
растений полумертвые подранки.
Гнев севера меня имел в виду,
я изменила долгу северянки.
Что оставалось выдумать уму?
Сил не было иметь температуру,
которая бездомью моему
не даст погибнуть спьяну или сдуру.
Неосторожный беженец зимы,
под натиском ее несправедливым,
я отступала в теплый тыл земли,
пока земля не кончилась обрывом.
Прыжок мой, понукаемый бедой,
повис над морем - если море это:
волна, недавно бывшая водой,
имеет вид железного предмета.
Над розами творится суд в тиши,
мороз кончины им сулят прогнозы.
Не твой ли ямб, любовь моей души,
шалит, в морозы окуная розы?
Простите мне, теплицы красоты!
Я удалюсь и всё это улажу.
Зачем влекла я в чуждые сады
судьбы моей громоздкую поклажу?
Мой ад - при мне, я за собой тяну
суму своей печали неказистой,
так альпинист, взмывая в тишину,
с припасом суеты берет транзистор.
И впрямь - так обнаглеть и занестись,
чтоб дисциплину климата нарушить!
Вернулась я, и обжигает кисть
обледеневшей варежки наручник.
Зима, меня на место водворив,
лишила юг опалы снегопада.
Сладчайшего цветения прилив
был возвращен воскресшим розам сада.
Январь со мной любезен, как весна.
Краса мурашек серебрит мне спину.
И, в сущности, я польщена весьма
влюбленностью зимы в мою ангину.
Белла Ахмадулина
1968
Мне - поделом. Но югу-то за что?
Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.
Боюсь смотреть, как мучатся в саду
растений полумертвые подранки.
Гнев севера меня имел в виду,
я изменила долгу северянки.
Что оставалось выдумать уму?
Сил не было иметь температуру,
которая бездомью моему
не даст погибнуть спьяну или сдуру.
Неосторожный беженец зимы,
под натиском ее несправедливым,
я отступала в теплый тыл земли,
пока земля не кончилась обрывом.
Прыжок мой, понукаемый бедой,
повис над морем - если море это:
волна, недавно бывшая водой,
имеет вид железного предмета.
Над розами творится суд в тиши,
мороз кончины им сулят прогнозы.
Не твой ли ямб, любовь моей души,
шалит, в морозы окуная розы?
Простите мне, теплицы красоты!
Я удалюсь и всё это улажу.
Зачем влекла я в чуждые сады
судьбы моей громоздкую поклажу?
Мой ад - при мне, я за собой тяну
суму своей печали неказистой,
так альпинист, взмывая в тишину,
с припасом суеты берет транзистор.
И впрямь - так обнаглеть и занестись,
чтоб дисциплину климата нарушить!
Вернулась я, и обжигает кисть
обледеневшей варежки наручник.
Зима, меня на место водворив,
лишила юг опалы снегопада.
Сладчайшего цветения прилив
был возвращен воскресшим розам сада.
Январь со мной любезен, как весна.
Краса мурашек серебрит мне спину.
И, в сущности, я польщена весьма
влюбленностью зимы в мою ангину.
Белла Ахмадулина
1968
понедельник, декабря 13, 2004
Всю ночь кричали петухи
и шеями мотали,
как будто новые стихи,
закрыв глаза, читали.
И было что-то в крике том
от горькой той кручины,
когда, согнувшись, входят в дом
постылые мужчины.
И был тот крик далек-далек
и падал так же мимо,
как гладят, глядя в потолок,
чужих и нелюбимых.
Когда ласкать уже невмочь,
и отказаться трудно...
И потому всю ночь, всю ночь
не наступало утро.
Булат Окуджава
1961
как будто новые стихи,
закрыв глаза, читали.
И было что-то в крике том
от горькой той кручины,
когда, согнувшись, входят в дом
постылые мужчины.
И был тот крик далек-далек
и падал так же мимо,
как гладят, глядя в потолок,
чужих и нелюбимых.
Когда ласкать уже невмочь,
и отказаться трудно...
И потому всю ночь, всю ночь
не наступало утро.
Булат Окуджава
1961
воскресенье, декабря 12, 2004
Ее звали мечтой.
Он хотел убежать,
да
не сумел...
И звонили звонки
Через все позвонки.
Да,
так он хотел.
Да...
Да, я читала, да...
Он хотел убежать - да -
Блеф (блеф) - не сумел.
Ее звали мечтой -
Да,
так он хотел...
Да, я читала ни о чем..
Да,
Ее звали мечтой
Земфира
"Мечтой"
из альбома
"Четырнадцать недель тишины"
2002
да
не сумел...
И звонили звонки
Через все позвонки.
Да,
так он хотел.
Да...
Да, я читала, да...
Он хотел убежать - да -
Блеф (блеф) - не сумел.
Ее звали мечтой -
Да,
так он хотел...
Да, я читала ни о чем..
Да,
Ее звали мечтой
Земфира
"Мечтой"
из альбома
"Четырнадцать недель тишины"
2002
суббота, декабря 11, 2004
пожалей меня, что ли - иногда это бабам нужно.
в голове поселилась крыса,
маскируется под кукушку.
я не то чтоб против, но больно уж хвост противный -
я ведь ненароком с этой гостьей обуратинею.
на руке браслетик, на ногах сандалики, сзади крылышки.
уменьшается время так ласкательно, прям убила бы:
я ему не суфий, я тебе не теща, я себе не гарпия.
пять рублей за щеку - барин, ты что, не видишь?
сегодня барби я!
Walrus
"Тиктак"
2004
маскируется под кукушку.
я не то чтоб против, но больно уж хвост противный -
я ведь ненароком с этой гостьей обуратинею.
на руке браслетик, на ногах сандалики, сзади крылышки.
уменьшается время так ласкательно, прям убила бы:
я ему не суфий, я тебе не теща, я себе не гарпия.
пять рублей за щеку - барин, ты что, не видишь?
сегодня барби я!
Walrus
"Тиктак"
2004
пятница, декабря 10, 2004
Тупые звуки вспышек газа
Над мертвой яркостью голов,
И скуки черная зараза
От покидаемых столов,
И там, среди зеленолицых,
Тоску привычки затая,
Решать на выцветших страницах
Постылый ребус бытия.
Иноккентий Анненский
"Идеал"
1900
И скуки черная зараза
От покидаемых столов,
И там, среди зеленолицых,
Тоску привычки затая,
Решать на выцветших страницах
Постылый ребус бытия.
Иноккентий Анненский
"Идеал"
1900
четверг, декабря 09, 2004
Есть города, в которые нет возврата.
Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То
есть, в них не проникнешь ни за какое злато.
Там всегда протекает река под шестью мостами.
Там есть места, где припадал устами
тоже к устам и пером к листам. И
там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;
там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,
на языке человека, который убыл.
Иосиф Бродский
"Декабрь во Флоренции"
IX
1976
есть, в них не проникнешь ни за какое злато.
Там всегда протекает река под шестью мостами.
Там есть места, где припадал устами
тоже к устам и пером к листам. И
там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;
там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,
на языке человека, который убыл.
Иосиф Бродский
"Декабрь во Флоренции"
IX
1976
среда, декабря 08, 2004
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина -
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
<...>
Пусть звучат постылые,
Скудные слова -
Не погибла молодость,
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай, содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле - навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
<...>
Эдуард Багрицкий
"Смерть пионерки"
1932
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина -
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
<...>
Пусть звучат постылые,
Скудные слова -
Не погибла молодость,
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай, содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле - навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
<...>
Эдуард Багрицкий
"Смерть пионерки"
1932
вторник, декабря 07, 2004
линяет ночь в застиранный дождем
пододеяльник понедельничного утра...
как хорошо, что нам не на метро.
мы птицы! утки.
водила на побитых жигулях
к газону жмется, добавляя газу,
остановись, мгновенье, у тебя
шнурок развязан.
Bалрес
"дбр тр"
2004
как хорошо, что нам не на метро.
мы птицы! утки.
водила на побитых жигулях
к газону жмется, добавляя газу,
остановись, мгновенье, у тебя
шнурок развязан.
Bалрес
"дбр тр"
2004
понедельник, декабря 06, 2004
Essentially, it's undiscovered.
The afflicted don't say a word. Their eyes
stare emptily: they rock with silent sighs
an interior rhythm that can't be uttered
or, more expressively, standing, they rock over
the chair, leave with a clumsy walk,
lost in suppressed thought,
their backs still vibrating in the frame's picture.
They don't set themselves ablaze, don't even ask for a match,
they don't get any bright ideas walking by the railroad tracks,
they cross over the bridge, and look down, but only for a flash -
So what should I have done? Without expression,
rummage through my stash and, like in some movie,
coldly aim at him, and squeeze the trigger of my gun?
Krisztina Toth
"The Nature of Pain"
1990s
stare emptily: they rock with silent sighs
an interior rhythm that can't be uttered
or, more expressively, standing, they rock over
the chair, leave with a clumsy walk,
lost in suppressed thought,
their backs still vibrating in the frame's picture.
They don't set themselves ablaze, don't even ask for a match,
they don't get any bright ideas walking by the railroad tracks,
they cross over the bridge, and look down, but only for a flash -
So what should I have done? Without expression,
rummage through my stash and, like in some movie,
coldly aim at him, and squeeze the trigger of my gun?
Krisztina Toth
"The Nature of Pain"
1990s
воскресенье, декабря 05, 2004
The body,
Eternal Shadow of the finite Soul,
The Soul's self-symbol, its image of itself.
Its own yet not itself -
Samuel Taylor Coleridge
"Fragment"
1810(?)
The Soul's self-symbol, its image of itself.
Its own yet not itself -
Samuel Taylor Coleridge
"Fragment"
1810(?)
суббота, декабря 04, 2004
серебро унести ли с собою? трать его, трать!
все равно - рай-не рай - пройдешь за медный обол.
но тебя не просили учить меня умирать -
я и так умираю с тех пор, как умер глагол.
не горчит чечевица в завидном твоем дому -
оттого что молчит, не перечит сургучный рот.
но не пьется, не спится - видано ль одному!
по плечу ли тебе от ворот моих поворот
перечти серебро-то! все тридцать тугих монет!
распишись на ладони, какие теперь счета...
получаешь ребро обратно - и все, привет.
ни черта ты не понял, не понял ты ни черта!
Лена Элтанг
2004
но тебя не просили учить меня умирать -
я и так умираю с тех пор, как умер глагол.
не горчит чечевица в завидном твоем дому -
оттого что молчит, не перечит сургучный рот.
но не пьется, не спится - видано ль одному!
по плечу ли тебе от ворот моих поворот
перечти серебро-то! все тридцать тугих монет!
распишись на ладони, какие теперь счета...
получаешь ребро обратно - и все, привет.
ни черта ты не понял, не понял ты ни черта!
Лена Элтанг
2004
пятница, декабря 03, 2004
там, под снегом, кемарит моя затяжная тайна -
насовсем осенняя, что поделать...
на краю теряешь само ощущенье края;
так уютно его потом укрывает белым
снегом, сахаром, чистым листом в камуфляже клеток -
хочешь, выкрашу половину, и можно в шашки
проиграть, часы, недели, месяцы... скоро лето -
это важно.
у меня давно уже есть что прятать и есть где прятать -
это как-то слишком затягивает,
межсезонье
иногда сбивает с ритма...
ты где-то рядом,
есть что вспомнить...
Валрес
2004
на краю теряешь само ощущенье края;
так уютно его потом укрывает белым
снегом, сахаром, чистым листом в камуфляже клеток -
хочешь, выкрашу половину, и можно в шашки
проиграть, часы, недели, месяцы... скоро лето -
это важно.
у меня давно уже есть что прятать и есть где прятать -
это как-то слишком затягивает,
межсезонье
иногда сбивает с ритма...
ты где-то рядом,
есть что вспомнить...
Валрес
2004
четверг, декабря 02, 2004
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье;
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Александр Пушкин
"К Чаадаеву"
1818
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье;
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Александр Пушкин
"К Чаадаеву"
1818
среда, декабря 01, 2004
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
Осип Мандельштам
1915
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
Осип Мандельштам
1915
вторник, ноября 30, 2004
Salías del templo un día, Llorona,
Cuando al pasar yo te vi;
Salías del templo un día, Llorona,
Cuando al pasar yo te vi;
Hermoso huipil llevabas, Llorona,
Que la Virgen te creí.
Hermoso huipil llevabas, Llorona,
Que la Virgen te creí.
Ay de mi, Llorona, Llorona,
Llorona de azul celeste,
Ay de mi, Llorona, Llorona,
Llorona de azul celeste,
No dejaré de quererte, Llorona
Aunque la vida me cueste.
No dejaré de quererte, Llorona
Aunque la vida me cueste.
Todos me dicen el negro, Llorona,
Negro pero cariñoso.
Todos me dicen el negro, Llorona,
Negro pero cariñoso.
Yo soy como el chile verde, Llorona,
Picante pero sabroso.
Yo soy como el chile verde, Llorona,
Picante pero sabroso.
Луис Марс
La Llorona
("Плакальщица")
Из саундтрека к "Фриде"
Salías del templo un día, Llorona,
Cuando al pasar yo te vi;
Hermoso huipil llevabas, Llorona,
Que la Virgen te creí.
Hermoso huipil llevabas, Llorona,
Que la Virgen te creí.
Ay de mi, Llorona, Llorona,
Llorona de azul celeste,
Ay de mi, Llorona, Llorona,
Llorona de azul celeste,
No dejaré de quererte, Llorona
Aunque la vida me cueste.
No dejaré de quererte, Llorona
Aunque la vida me cueste.
Todos me dicen el negro, Llorona,
Negro pero cariñoso.
Todos me dicen el negro, Llorona,
Negro pero cariñoso.
Yo soy como el chile verde, Llorona,
Picante pero sabroso.
Yo soy como el chile verde, Llorona,
Picante pero sabroso.
Луис Марс
La Llorona
("Плакальщица")
Из саундтрека к "Фриде"
понедельник, ноября 29, 2004
А вчера приглашали попеть
Люди милые, но незнакомые.
Я им пел, чтобы дом их согреть,
Свои старые песни и новые.
Только песни-то стали не те -
По-другому поется и дышится.
Мы в разлуке уже столько лет,
Не болит ничего и не пишется.
Хоть бы раз суета нас свела -
Пусть больными, плешивыми.
Ах, какая бы встреча была!
Если б все были живы мы.
А с чего бы, казалось, хандрить?
Ты такой же почти, и гитара та,
И хозяйка какая, смотри...
Ну чего же еще тебе надо-то?
А я слышал: гитара врала,
И слова были лживыми...
А какая бы встреча была,
Если б все были живы мы.
Я ушел, чтобы весел был дом,
Хоть шептала хозяйка: "Обидимся!"
Почему мы так глупо живем?
Почему мы так долго не видимся?
Олег Митяев
"Праздник"
1990-е
Я им пел, чтобы дом их согреть,
Свои старые песни и новые.
Только песни-то стали не те -
По-другому поется и дышится.
Мы в разлуке уже столько лет,
Не болит ничего и не пишется.
Хоть бы раз суета нас свела -
Пусть больными, плешивыми.
Ах, какая бы встреча была!
Если б все были живы мы.
А с чего бы, казалось, хандрить?
Ты такой же почти, и гитара та,
И хозяйка какая, смотри...
Ну чего же еще тебе надо-то?
А я слышал: гитара врала,
И слова были лживыми...
А какая бы встреча была,
Если б все были живы мы.
Я ушел, чтобы весел был дом,
Хоть шептала хозяйка: "Обидимся!"
Почему мы так глупо живем?
Почему мы так долго не видимся?
Олег Митяев
"Праздник"
1990-е
воскресенье, ноября 28, 2004
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых безмятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.
Александр Пушкин
Зима 1829-30
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых безмятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.
Александр Пушкин
Зима 1829-30
суббота, ноября 27, 2004
В январе на улицах вода,
темень с чадом.
Не увижу неба никогда
сердцем сжатым.
У меня из горла не слова -
боли комья.
В жизни так еще не тосковал
ни по ком я.
Ты стоишь, как Золушка, в снегу,
ножки мочишь.
Улыбнись мне углышками губ,
если сможешь.
В январе не отыскать следов,
сны холонут.
Отпусти меня, моя любовь,
камнем в омут.
Мне не надо больше смут и бед,
славы, лени.
Тихо душу выдохну тебе
на колени.
Упаду на них горячим лбом -
ох, как больно!
Вся земля не как родильный дом,
а как бойня.
В первый раз приходит Рождество
в черной роли.
Не осталось в мире ничего,
кроме боли...
И в тоске, и в смерти сохраню
отблеск тайны.
Мы с тобой увидимся - в раю.
До свиданья.
Борис Чичибабин
1989
Не увижу неба никогда
сердцем сжатым.
У меня из горла не слова -
боли комья.
В жизни так еще не тосковал
ни по ком я.
Ты стоишь, как Золушка, в снегу,
ножки мочишь.
Улыбнись мне углышками губ,
если сможешь.
В январе не отыскать следов,
сны холонут.
Отпусти меня, моя любовь,
камнем в омут.
Мне не надо больше смут и бед,
славы, лени.
Тихо душу выдохну тебе
на колени.
Упаду на них горячим лбом -
ох, как больно!
Вся земля не как родильный дом,
а как бойня.
В первый раз приходит Рождество
в черной роли.
Не осталось в мире ничего,
кроме боли...
И в тоске, и в смерти сохраню
отблеск тайны.
Мы с тобой увидимся - в раю.
До свиданья.
Борис Чичибабин
1989
пятница, ноября 26, 2004
Если хочешь, ты меня полюби -
Просто так или с USB.
И может быть, мы сразу друг друга поймём,
Если у нас один и тот же разъём.
Как тебя услышать, если я без ушей?
В компьютере полно летучих мышей.
А жёлтая луна встаёт в камышах -
Есть такое чувство, будто всем нам шах.
Минус на минус не всегда дает плюс.
Где-то в сети лежит языческий блюз,
А жёлтая луна уже на уровне крыш -
Я тебя не слышу, неужели ты спишь?..
Солнце на закат - значит,
Луна на восход.
Как обидно быть умным -
Знаешь всё наперёд.
Все мои прямые
Свернулись в кольцо.
Как мне увидеть тебя,
Когда прожекторы прямо в лицо?
Ты будешь небом, где
Нежатся облака -
Я буду морем, морем
Без рыбака.
Все мои прямые
Свернулись в кольцо.
Как я узнаю тебя, когда
Прожекторы прямо в лицо?
Так что если хочешь, ты меня полюби -
Firewire или USB.
Может быть, мы сразу друг друга поймём -
Видит Бог, у нас один и тот же разъём.
Борис Гебенщиков
"Жёлтая луна (USB)"
из "Песен рыбака"
2003
И может быть, мы сразу друг друга поймём,
Если у нас один и тот же разъём.
Как тебя услышать, если я без ушей?
В компьютере полно летучих мышей.
А жёлтая луна встаёт в камышах -
Есть такое чувство, будто всем нам шах.
Минус на минус не всегда дает плюс.
Где-то в сети лежит языческий блюз,
А жёлтая луна уже на уровне крыш -
Я тебя не слышу, неужели ты спишь?..
Солнце на закат - значит,
Луна на восход.
Как обидно быть умным -
Знаешь всё наперёд.
Все мои прямые
Свернулись в кольцо.
Как мне увидеть тебя,
Когда прожекторы прямо в лицо?
Ты будешь небом, где
Нежатся облака -
Я буду морем, морем
Без рыбака.
Все мои прямые
Свернулись в кольцо.
Как я узнаю тебя, когда
Прожекторы прямо в лицо?
Так что если хочешь, ты меня полюби -
Firewire или USB.
Может быть, мы сразу друг друга поймём -
Видит Бог, у нас один и тот же разъём.
Борис Гебенщиков
"Жёлтая луна (USB)"
из "Песен рыбака"
2003
четверг, ноября 25, 2004
Tired with all these, for restful death I cry,
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimm'd in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplac'd,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgrac'd,
And strength by limping sway disabled
And art made tongue-tied by authority,
And folly - doctor-like - controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tir'd with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
William Shakespeare
Sonnet LXVI
1609
And needy nothing trimm'd in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplac'd,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgrac'd,
And strength by limping sway disabled
And art made tongue-tied by authority,
And folly - doctor-like - controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tir'd with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
William Shakespeare
Sonnet LXVI
1609
среда, ноября 24, 2004
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Борис Пастернак
1946
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Борис Пастернак
1946
вторник, ноября 23, 2004
я,
я люблю самолеты,
люблю небо -
и плечи спокойны,
изогнуты ветром.
ты,
ты намечен любовью,
намечен крылами -
изгибы, как стрелы
как стрелы, как знамя...
это лето дождей и пустых стадионов,
смс-километры бегут в телефонах...
это лето ночных кинотеатров,
где нет никого.
и опять не пойму -
может, все-таки снится,
и опять провожаю
тебя за границу:
привези мне оттуда
только себя самого.
я,
я зароюсь песками по самое небо -
мне не слышать все это,
мне не слышать все это...
а ты,
ты намечен любовью,
намечен крылами.
изгибы, как стрелы,
как небо, как знамя.
это лето дождей и пустых стадионов,
смс-километры бегут в телефонах.
это лето ночных кинотеатров,
где нет никого.
и опять не пойму -
может, все-таки снится,
и опять провожаю
тебя за границу:
привези мне оттуда
только себя самого.
Диана Арбенина
"СМС"
2004
люблю небо -
и плечи спокойны,
изогнуты ветром.
ты,
ты намечен любовью,
намечен крылами -
изгибы, как стрелы
как стрелы, как знамя...
это лето дождей и пустых стадионов,
смс-километры бегут в телефонах...
это лето ночных кинотеатров,
где нет никого.
и опять не пойму -
может, все-таки снится,
и опять провожаю
тебя за границу:
привези мне оттуда
только себя самого.
я,
я зароюсь песками по самое небо -
мне не слышать все это,
мне не слышать все это...
а ты,
ты намечен любовью,
намечен крылами.
изгибы, как стрелы,
как небо, как знамя.
это лето дождей и пустых стадионов,
смс-километры бегут в телефонах.
это лето ночных кинотеатров,
где нет никого.
и опять не пойму -
может, все-таки снится,
и опять провожаю
тебя за границу:
привези мне оттуда
только себя самого.
Диана Арбенина
"СМС"
2004
понедельник, ноября 22, 2004
A flower was offered to me,
Such a flower as May never bore;
But I said, "I've a pretty rose-tree",
And I passed the sweet flower o'er.
Then I went to my pretty rose-tree,
To tend her by day and by night;
But my rose turned away with jealousy,
And her thorns were my only delight.
William Blake
From "Songs of Experience"
("My Pretty Rose-Tree")
1794
But I said, "I've a pretty rose-tree",
And I passed the sweet flower o'er.
Then I went to my pretty rose-tree,
To tend her by day and by night;
But my rose turned away with jealousy,
And her thorns were my only delight.
William Blake
From "Songs of Experience"
("My Pretty Rose-Tree")
1794
воскресенье, ноября 21, 2004
Иногда мы с тобой заходили
В укромные кабачки.
Мы спускались вниз по ступенькам,
Выбирали столик по вкусу.
Вокруг была тишина или неразборчивый шепот.
Самым давним и верным клиентом
Здесь бывал полумрак.
Он подолгу сидел за каждым из столиков,
Но не чурался и солнца.
А солнце
Брало тебя за руку, прикасалось ко лбу,
К стакану.
Потом уходило, как забытое божество.
Это были привалы. Время для нас останавливалось.
Мы взрослели.
И всегда немного другими
Выходили на улицу
Из полутьмы кабачка.
Эжен Гильвик
Пер. Мориса Ваксмахера
1969
Мы спускались вниз по ступенькам,
Выбирали столик по вкусу.
Вокруг была тишина или неразборчивый шепот.
Самым давним и верным клиентом
Здесь бывал полумрак.
Он подолгу сидел за каждым из столиков,
Но не чурался и солнца.
А солнце
Брало тебя за руку, прикасалось ко лбу,
К стакану.
Потом уходило, как забытое божество.
Это были привалы. Время для нас останавливалось.
Мы взрослели.
И всегда немного другими
Выходили на улицу
Из полутьмы кабачка.
Эжен Гильвик
Пер. Мориса Ваксмахера
1969
суббота, ноября 20, 2004
Здравствуй, я так давно не был рядом с тобой,
Но то, что держит вместе детей декабря,
Заставляет меня прощаться с тем, что я знаю,
И мне никогда не уйти, до тех пор, пока...
Но если ты хочешь слушать, то я хочу петь для тебя,
И если ты хочешь пить, я стану водой для тебя.
БГ
"Дети Декабря"
1985
Заставляет меня прощаться с тем, что я знаю,
И мне никогда не уйти, до тех пор, пока...
Но если ты хочешь слушать, то я хочу петь для тебя,
И если ты хочешь пить, я стану водой для тебя.
БГ
"Дети Декабря"
1985
пятница, ноября 19, 2004
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет послед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь - чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал - в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.
Арсений Тарковский
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет послед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь - чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал - в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.
Арсений Тарковский
четверг, ноября 18, 2004
Проходит она
И сердца по пути собирает...
Отдайте сердце,
Любое сердце -
Доброе злое,
Несчастное сердце,
О, сколько сердец!
Но увы, никогда
Губ ее
Не коснетесь вы -
Она
Кладет вас в корзинку.
Увы,
Там тоже недолго,
Там тоже немного -
До мая, быть может -
Останетесь вы...
Гийом Аполлинер
"Каркассон"
1911
перевод М. Кудимова
Отдайте сердце,
Любое сердце -
Доброе злое,
Несчастное сердце,
О, сколько сердец!
Но увы, никогда
Губ ее
Не коснетесь вы -
Она
Кладет вас в корзинку.
Увы,
Там тоже недолго,
Там тоже немного -
До мая, быть может -
Останетесь вы...
Гийом Аполлинер
"Каркассон"
1911
перевод М. Кудимова
среда, ноября 17, 2004
Да, я любила их, те сборища ночные, –
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
Анна Ахматова
1917
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
Анна Ахматова
1917
вторник, ноября 16, 2004
Ты приезжаешь иногда,
ты приезжаешь.
Ты приезжаешь, и тогда
ты мясо жаришь.
Ты жаришь мясо у огня,
ты шутишь басом.
Потом накормишь ты меня,
накормишь мясом.
Мы выпьем красного вина -
как раз для мяса.
Потом ты скажешь: "Жизнь одна,
она прекрасна.
Жизнь так прекрасна, посмотри:
ты мясо ела,
а также у тебя внутри
душа и тело."
<.................
.............
..................
..........>
Ты приезжаешь, и тогда
ты мясо жаришь.
Ты жаришь мясо у огня,
ты шутишь басом.
Потом накормишь ты меня,
накормишь мясом.
Мы выпьем красного вина -
как раз для мяса.
Потом ты скажешь: "Жизнь одна,
она прекрасна.
Жизнь так прекрасна, посмотри:
ты мясо ела,
а также у тебя внутри
душа и тело."
<.................
.............
..................
..........>
понедельник, ноября 15, 2004
Живу на даче. Жизнь чудна.
Свое повидло...
А между тем еще одна
душа погибла.
У мира прорва бедолаг,-
о сей минуте
кого-то держат в кандалах,
как при Малюте.
Я только-только дотяну
вот эту строчку,
а кровь людская не одну
зальет сорочку.
Уже за мной стучатся в дверь,
уже торопят,
и что ни враг - то лютый зверь,
что друг - то робот.
Покойся в сердце, мой Толстой
не рвись, не буйствуй,-
мы все привычною стезей
проходим путь свой.
Глядим с тоскою, заперты,
вослед ушедшим.
Что льда у лета, доброты
просить у женщин.
Какое пламя на плечах
с ним нету сладу,-
Принять бы яду натощак
принять бы яду.
И ты, любовь моя, и ты -
ладони, губы ль -
от повседневной маеты
идешь на убыль.
Как смертью веки сведены,
как смертью - веки,
так все живем на свете мы
в Двадцатом веке.
Не зря грозой ревет Господь
в глухие уши:
- Бросайте все! Пусть гибнет плоть.
Спасайте души!
Борис Чичибабин
1966
А между тем еще одна
душа погибла.
У мира прорва бедолаг,-
о сей минуте
кого-то держат в кандалах,
как при Малюте.
Я только-только дотяну
вот эту строчку,
а кровь людская не одну
зальет сорочку.
Уже за мной стучатся в дверь,
уже торопят,
и что ни враг - то лютый зверь,
что друг - то робот.
Покойся в сердце, мой Толстой
не рвись, не буйствуй,-
мы все привычною стезей
проходим путь свой.
Глядим с тоскою, заперты,
вослед ушедшим.
Что льда у лета, доброты
просить у женщин.
Какое пламя на плечах
с ним нету сладу,-
Принять бы яду натощак
принять бы яду.
И ты, любовь моя, и ты -
ладони, губы ль -
от повседневной маеты
идешь на убыль.
Как смертью веки сведены,
как смертью - веки,
так все живем на свете мы
в Двадцатом веке.
Не зря грозой ревет Господь
в глухие уши:
- Бросайте все! Пусть гибнет плоть.
Спасайте души!
Борис Чичибабин
1966
воскресенье, ноября 14, 2004
Мы не меняемся совсем.
Мы те же, что и в детстве раннем.
Мы лишь живем. И только тем
Кору грубеющую раним.
Живем взахлеб, живем вовсю,
Не зная, где поставим точку.
И все хоронимся в свою
Ветшающую оболочку.
Давид Самойлов
1975
Мы лишь живем. И только тем
Кору грубеющую раним.
Живем взахлеб, живем вовсю,
Не зная, где поставим точку.
И все хоронимся в свою
Ветшающую оболочку.
Давид Самойлов
1975
суббота, ноября 13, 2004
В тринадцатом году, ещё не понимая,
Что будет с нами, что нас ждёт,-
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали - Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы - их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
Георгий Иванов
1932
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали - Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы - их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
Георгий Иванов
1932
пятница, ноября 12, 2004
Jenny kissed me when we met,
Jumping from the chair she sat in;
Time, you thief, who love to get
Sweets into your list, put that in!
Say I'm weary, say I'm sad,
Say that health and wealth have missed me,
Say I'm growing old, but add,
Jenny kissed me.
James Leigh Hunt
ca.1830
Time, you thief, who love to get
Sweets into your list, put that in!
Say I'm weary, say I'm sad,
Say that health and wealth have missed me,
Say I'm growing old, but add,
Jenny kissed me.
James Leigh Hunt
ca.1830
четверг, ноября 11, 2004
Холодеет осеннее солнце и листвой пожелтевшей играет,
Колыхаются легкие ветки в синеватом вечернем дыму —
Это молодость наша уходит, это наша любовь умирает,
Улыбаясь прекрасному миру и не веря уже ничему.
Георгий Ивáнов
1921
Это молодость наша уходит, это наша любовь умирает,
Улыбаясь прекрасному миру и не веря уже ничему.
Георгий Ивáнов
1921
среда, ноября 10, 2004
Нeтъ, не луна, а свeтлый циферблатъ
Сiяетъ мнe, и чeмъ я виноватъ,
Что слабыхъ звeздъ я осязаю млечность?
И Батюшкова мнe противна спесь;
Который часъ, его спросили здeсь -
А онъ отвeтилъ любопытнымъ: вeчность!
Осипъ Мандельштамъ
1912
Что слабыхъ звeздъ я осязаю млечность?
И Батюшкова мнe противна спесь;
Который часъ, его спросили здeсь -
А онъ отвeтилъ любопытнымъ: вeчность!
Осипъ Мандельштамъ
1912
вторник, ноября 09, 2004
Понимаю, что можно любить сильней,
безупречней. Что можно, как сын Кибелы,
оценить темноту и, смешавшись с ней,
выпасть незримо в твои пределы.
Можно, пору за порой, твои черты
воссоздать из молекул пером сугубым.
Либо, в зеркало вперясь, сказать, что ты -
это я; потому что кого ж мы любим,
как не себя? Но запишем судьбе очко:
в нашем будущем, как бы брегет ни медлил,
уже взорвалась та бомба, что
оставляет нетронутой только мебель.
Безразлично, кто от кого в бегах:
ни пространство, ни время для нас не сводня,
и к тому, как мы будем всегда, в веках,
лучше привыкнуть уже сегодня.
Иосиф Бродский
1981
оценить темноту и, смешавшись с ней,
выпасть незримо в твои пределы.
Можно, пору за порой, твои черты
воссоздать из молекул пером сугубым.
Либо, в зеркало вперясь, сказать, что ты -
это я; потому что кого ж мы любим,
как не себя? Но запишем судьбе очко:
в нашем будущем, как бы брегет ни медлил,
уже взорвалась та бомба, что
оставляет нетронутой только мебель.
Безразлично, кто от кого в бегах:
ни пространство, ни время для нас не сводня,
и к тому, как мы будем всегда, в веках,
лучше привыкнуть уже сегодня.
Иосиф Бродский
1981
понедельник, ноября 08, 2004
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И, паволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
Борис Пастернак
1913; 1928
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло,
И, паволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
Борис Пастернак
1913; 1928
воскресенье, ноября 07, 2004
Пар вился струйкой
Над первым очагом.
Покамест вол тянул соху, а лошадь
Возила тяжести,
Он тщетно дребезжал
Покрышкой котелка, шипел на камне,
Чтоб обратить вниманье человека.
Лишь век назад хозяин догадался
Котел, в котором тысячи веков
Варился суп, поставить на колеса,
И, вздев хомут, запрячь его в телегу.
Пар выпер поршень, напружил рычаг,
И паровоз, прерывисто дыша,
С усильем сдвинулся
И потащил по рельсам
Огромный поезд клади и людей.
Так начался век пара. Но покорный
Чугунный вол внезапно превратился
В прожорливого Минотавра:
Пар послал
Рабочих в копи - рыть руду и уголь,
В болота -строить насыпи, в пустыни -
Прокладывать дороги:
Запер человека
В застенки фабрик, в шахты под землей,
Запачкал небо угольною сажей,
Луч солнца - копотью,
И придушил в туманах
Расплесканное пламя городов.
Пар сократил пространство; сузил землю,
Сжал океаны, вытянул пейзаж
В однообразную, раскрашенную
Ленту
Холмов, полей, деревьев и домов,
Бегущих между проволок;
Замкнул
Просторы путнику;
Лишил ступни
Горячей ощупи
Неведомой дороги,
Глаз - радости открытых новых далей,
Ладони - посоха и ноздри - ветра.
Дорога, ставшая
Грузоподъемностью,
Пробегом, напряженьем,
Кратчайшим расстояньем между точек,
Ворвалась в город, проломила бреши
И просеки в священных лабиринтах,
Рассекла толщи камня, превратила
Проулок, площадь, улицу - в канавы
Для стока одичалых скоростей,
Вверх на мосты загнала пешеходов,
Прорыла крысьи ходы под рекою
И вздернула подвесные пути.
Свист, грохот, лязг, движенье - заглушили
Живую человеческую речь,
Немыслимыми сделали молитву,
Беседу, размышленье; превратили
Царя вселенной в смазчика колес.
Адам изваян был
По образу Творца,
Но паровой котел счел непристойной
Божественную наготу
И пересоздал
По своему подобью человека:
Облек его в ливрею, без которой
Тот не имеет права появляться
В святилищах культуры,
Он человеческому торсу придал
Подобие котла,
Украшенного клепками;
На голову надел дымоотвод,
Лоснящийся блестящей сажей;
Ноги
Стесал как два столба,
Просунул руки в трубы,
Одежде запретил все краски, кроме
Оттенков грязи, копоти и дыма,
И, вынув душу, вдунул людям пар.
Максимилиан Волошин
"Пар" из поэмы
"Путями Каина. Трагедия материальной культуры"
1922
Покамест вол тянул соху, а лошадь
Возила тяжести,
Он тщетно дребезжал
Покрышкой котелка, шипел на камне,
Чтоб обратить вниманье человека.
Лишь век назад хозяин догадался
Котел, в котором тысячи веков
Варился суп, поставить на колеса,
И, вздев хомут, запрячь его в телегу.
Пар выпер поршень, напружил рычаг,
И паровоз, прерывисто дыша,
С усильем сдвинулся
И потащил по рельсам
Огромный поезд клади и людей.
Так начался век пара. Но покорный
Чугунный вол внезапно превратился
В прожорливого Минотавра:
Пар послал
Рабочих в копи - рыть руду и уголь,
В болота -строить насыпи, в пустыни -
Прокладывать дороги:
Запер человека
В застенки фабрик, в шахты под землей,
Запачкал небо угольною сажей,
Луч солнца - копотью,
И придушил в туманах
Расплесканное пламя городов.
Пар сократил пространство; сузил землю,
Сжал океаны, вытянул пейзаж
В однообразную, раскрашенную
Ленту
Холмов, полей, деревьев и домов,
Бегущих между проволок;
Замкнул
Просторы путнику;
Лишил ступни
Горячей ощупи
Неведомой дороги,
Глаз - радости открытых новых далей,
Ладони - посоха и ноздри - ветра.
Дорога, ставшая
Грузоподъемностью,
Пробегом, напряженьем,
Кратчайшим расстояньем между точек,
Ворвалась в город, проломила бреши
И просеки в священных лабиринтах,
Рассекла толщи камня, превратила
Проулок, площадь, улицу - в канавы
Для стока одичалых скоростей,
Вверх на мосты загнала пешеходов,
Прорыла крысьи ходы под рекою
И вздернула подвесные пути.
Свист, грохот, лязг, движенье - заглушили
Живую человеческую речь,
Немыслимыми сделали молитву,
Беседу, размышленье; превратили
Царя вселенной в смазчика колес.
Адам изваян был
По образу Творца,
Но паровой котел счел непристойной
Божественную наготу
И пересоздал
По своему подобью человека:
Облек его в ливрею, без которой
Тот не имеет права появляться
В святилищах культуры,
Он человеческому торсу придал
Подобие котла,
Украшенного клепками;
На голову надел дымоотвод,
Лоснящийся блестящей сажей;
Ноги
Стесал как два столба,
Просунул руки в трубы,
Одежде запретил все краски, кроме
Оттенков грязи, копоти и дыма,
И, вынув душу, вдунул людям пар.
Максимилиан Волошин
"Пар" из поэмы
"Путями Каина. Трагедия материальной культуры"
1922
суббота, ноября 06, 2004
С арбалетом в метро, с самурайским мечом меж зубами,
В виртуальной броне, а чаще, как правило, без -
Неизвестный для вас, я тихонько парю между вами,
Светлой татью в ночи, среди черных и белых небес.
На картинах святых я незримый намек на движенье,
В новостях CNN я - черта, за которой провал,
Но для тех, кто в ночи, я звезды непонятной круженье,
И последний маяк тем, кто знал, что навеки пропал...
Навигатор! Пропой мне канцону-другую;
Я, конечно, вернусь - жди меня у последних ворот.
Вот еще поворот - и я к сердцу прижму дорогую,
Ну, а тем, кто с мечом - я скажу им: "Шолом, Лейтрайот!"
А пока - à la guerre comme à la guerre: все спокойно.
На границах мечты мы стоим от начала времен.
В монастырской тиши мы сподвижники главного воина,
В инфракрасный прицел мы видны как Небесный ОМОН.
Борис Гребенщиков
"Навигатор"
1995
Неизвестный для вас, я тихонько парю между вами,
Светлой татью в ночи, среди черных и белых небес.
На картинах святых я незримый намек на движенье,
В новостях CNN я - черта, за которой провал,
Но для тех, кто в ночи, я звезды непонятной круженье,
И последний маяк тем, кто знал, что навеки пропал...
Навигатор! Пропой мне канцону-другую;
Я, конечно, вернусь - жди меня у последних ворот.
Вот еще поворот - и я к сердцу прижму дорогую,
Ну, а тем, кто с мечом - я скажу им: "Шолом, Лейтрайот!"
А пока - à la guerre comme à la guerre: все спокойно.
На границах мечты мы стоим от начала времен.
В монастырской тиши мы сподвижники главного воина,
В инфракрасный прицел мы видны как Небесный ОМОН.
Борис Гребенщиков
"Навигатор"
1995
пятница, ноября 05, 2004
Our share of night to bear,
Our share of morning,
Our blank in bliss to fill,
Our blank in scorning.
Here a star, and there a star,
Some lose their way.
Here a mist, and there a mist,
Afterwards—day!
Emily Dickinson
1862
Our blank in bliss to fill,
Our blank in scorning.
Here a star, and there a star,
Some lose their way.
Here a mist, and there a mist,
Afterwards—day!
Emily Dickinson
1862
четверг, ноября 04, 2004
Mikor van valóban vége?
Mikor fajezõdik be igazán?
Minden határ
Mintha egy darab fával vagy
Cipõsarokkal a földbe lenne vésve.
Hát addig,
Itt a határ.
Minden mesterséges.
Holnap másfajta játékot játszunk.
Franzisco Tanzer
1947
Когда это, в самом деле, кончится?
Когда точно придет к концу?
Каждая граница
Будто кусочками дерева или
Каблуками выдавлена в земле
И вот - до сих пор -
Здесь граница.
Всё ненастоящее.
А завтра начнется другая игра.
Перевод
04 ноября 2004
Minden határ
Mintha egy darab fával vagy
Cipõsarokkal a földbe lenne vésve.
Hát addig,
Itt a határ.
Minden mesterséges.
Holnap másfajta játékot játszunk.
Franzisco Tanzer
1947
Когда это, в самом деле, кончится?
Когда точно придет к концу?
Каждая граница
Будто кусочками дерева или
Каблуками выдавлена в земле
И вот - до сих пор -
Здесь граница.
Всё ненастоящее.
А завтра начнется другая игра.
Перевод
04 ноября 2004
среда, ноября 03, 2004
Мы не просто друзья – нас подвесили вместе.
Так возьми же ты правую руку мою…
Пусть гирлянда горит, а фонарики песню
Нескончаемо длинную молча поют.
Пусть не слышат! Увидят, как сцеплены крепко.
Ты подвинься, зеленый, поближе к тому,
У которого лампа осталась и клетка.
Ему грустно на ветке висеть одному.
Он не знает, не помнит, что рядом другие,
И других та же участь со временем ждет,
Когда дух наш навек свою клетку покинет,
Свет погаснет, и все… И нам всем повезет.
А пока ты хоть жив, и твой дух светит ярко.
Пусть нет вставки цветной. Посмотри – не тужи:
Скоро детям дадут дорогие подарки…
Как ты думаешь: стоит для этого жить?
Анна Болкисева
1995
Пусть гирлянда горит, а фонарики песню
Нескончаемо длинную молча поют.
Пусть не слышат! Увидят, как сцеплены крепко.
Ты подвинься, зеленый, поближе к тому,
У которого лампа осталась и клетка.
Ему грустно на ветке висеть одному.
Он не знает, не помнит, что рядом другие,
И других та же участь со временем ждет,
Когда дух наш навек свою клетку покинет,
Свет погаснет, и все… И нам всем повезет.
А пока ты хоть жив, и твой дух светит ярко.
Пусть нет вставки цветной. Посмотри – не тужи:
Скоро детям дадут дорогие подарки…
Как ты думаешь: стоит для этого жить?
Анна Болкисева
1995
вторник, ноября 02, 2004
At the frontier of your skin no dogs patrol.
At the frontier of your skin.
Where I end and you begin.
Where I cross from sin to sin.
Abandon hope and enter in.
And lose my soul.
At the frontier of your skin no guards patrol.
At the frontier of your skin mad dogs patrol.
At the frontier of your skin.
Where they kill to keep you in.
Where you must not slip your skin.
Or change your role.
You can't pass out I can't pass in.
You must end as you begin.
Or lose your soul.
At the frontier of the skin armed guards patrol.
Salman Rushdie.
From «The Ground Beneath Her Feet»
1999
Where I end and you begin.
Where I cross from sin to sin.
Abandon hope and enter in.
And lose my soul.
At the frontier of your skin no guards patrol.
At the frontier of your skin mad dogs patrol.
At the frontier of your skin.
Where they kill to keep you in.
Where you must not slip your skin.
Or change your role.
You can't pass out I can't pass in.
You must end as you begin.
Or lose your soul.
At the frontier of the skin armed guards patrol.
Salman Rushdie.
From «The Ground Beneath Her Feet»
1999
понедельник, ноября 01, 2004
Поздний вечер.
Пустеет улица.
Один бродяга
Сутулится,
Да свищет ветер...
Эй, бедняга!
Подходи -
Поцелуемся...
Хлеба!
Что впереди?
Проходи!
Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...
Черная злоба, святая злоба...
Товарищ! Гляди
В оба!
Александр А. Блок
из "Двенадцать"
Январь 1918
Один бродяга
Сутулится,
Да свищет ветер...
Эй, бедняга!
Подходи -
Поцелуемся...
Хлеба!
Что впереди?
Проходи!
Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...
Черная злоба, святая злоба...
Товарищ! Гляди
В оба!
Александр А. Блок
из "Двенадцать"
Январь 1918
воскресенье, октября 31, 2004
Fa leszek, ha fának vagy virága.
Ha harmat vagy: én virág leszek.
Harmat leszek, ha te napsugár vagy...
Csak, hogy lényink egyesüljenek.
Ha, leányka, te vagy a mennyország:
Akkor én csillagá változom.
Ha, leányka, te vagy a pokol: (hogy
Egyesüljünk) én elkárhozom.
Petôfi Sándor
1845
[I'll be a tree, if you are its flower,
I'll be a flower, if you are the morning dew.
I'll be the morning dew, if you are the sunshine,
Only to stay together with you.
My baby, if you are the heaven,
I'll change myself to a star;
My baby, if you are the hell,
Just to be with you, damned I will die.]
Harmat leszek, ha te napsugár vagy...
Csak, hogy lényink egyesüljenek.
Ha, leányka, te vagy a mennyország:
Akkor én csillagá változom.
Ha, leányka, te vagy a pokol: (hogy
Egyesüljünk) én elkárhozom.
Petôfi Sándor
1845
[I'll be a tree, if you are its flower,
I'll be a flower, if you are the morning dew.
I'll be the morning dew, if you are the sunshine,
Only to stay together with you.
My baby, if you are the heaven,
I'll change myself to a star;
My baby, if you are the hell,
Just to be with you, damned I will die.]
суббота, октября 30, 2004
Мохнатым шмелем
Жужжал над тобой,
О дивный мой лотос...
Восемь раз отразился коралл
В зеленой воде.
Рубоко Шо
ca. 1000 AD
О дивный мой лотос...
Восемь раз отразился коралл
В зеленой воде.
Рубоко Шо
ca. 1000 AD
пятница, октября 29, 2004
- Elle était fort déshabillée
Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.
Assise sur ma grande chaise,
Mi-nue, elle joignait les mains.
Sur le plancher frissonnaient d'aise
Ses petits pieds si fins, si fins.
- Je regardai, couleur de cire
Un petit rayon buissonnier
Papillonner dans son sourire
Et sur son sein, - mouche ou rosier.
- Je baisai ses fines chevilles.
Elle eut un doux rire brutal
Qui s'égrenait en claires trilles,
Un joli rire de cristal.
Les petits pieds sous la chemise
Se sauvèrent : "Veux-tu en finir !"
- La première audace permise,
Le rire feignait de punir !
- Pauvrets palpitants sous ma lèvre,
Je baisai doucement ses yeux :
- Elle jeta sa tête mièvre
En arrière : "Oh ! c'est encor mieux !...
Monsieur, j'ai deux mots à te dire..."
- Je lui jetai le reste au sein
Dans un baiser, qui la fit rire
D'un bon rire qui voulait bien...
- Elle était fort déshabillée
Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.
Arthur Rimbaud
1870
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.
Assise sur ma grande chaise,
Mi-nue, elle joignait les mains.
Sur le plancher frissonnaient d'aise
Ses petits pieds si fins, si fins.
- Je regardai, couleur de cire
Un petit rayon buissonnier
Papillonner dans son sourire
Et sur son sein, - mouche ou rosier.
- Je baisai ses fines chevilles.
Elle eut un doux rire brutal
Qui s'égrenait en claires trilles,
Un joli rire de cristal.
Les petits pieds sous la chemise
Se sauvèrent : "Veux-tu en finir !"
- La première audace permise,
Le rire feignait de punir !
- Pauvrets palpitants sous ma lèvre,
Je baisai doucement ses yeux :
- Elle jeta sa tête mièvre
En arrière : "Oh ! c'est encor mieux !...
Monsieur, j'ai deux mots à te dire..."
- Je lui jetai le reste au sein
Dans un baiser, qui la fit rire
D'un bon rire qui voulait bien...
- Elle était fort déshabillée
Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.
Arthur Rimbaud
1870
четверг, октября 28, 2004
Shake dreams from your hair
My pretty child, my sweet one.
Choose the day and choose the sign of your day
The day's divinity
First thing you see.
A vast radiant beach in a cool jeweled moon
Couples naked race down by its quiet side
And we laugh like soft, mad children
Smug in the woolly cotton brains on infancy.
<...>
Did you know freedom exists in a school book
Did you know madmen are running our prison
within a jail, within a gaol,
within a white free protestant maelstrom
We're perched headlong on the edge of boredom
We're reaching for death on the end of a candle
We're trying for something that's already found us
Wow, I'm sick of doubt
Live in the light of certain South
Cruel bindings
The servants have the power
dog-men & their mean women
pulling poor blankets over our sailors
I'm sick of dour
faces, staring at me from the T.V. tower:
I want roses in my garden bower;
dig?
Royal babies, rubies
must now replace aborted strangers in the mud.
These mutants, blood-meal
from the plant that's plowed
They are waiting to take us into
the severed garden
So you know how pale & wanton thrillful
comes death on a strange hour
unannounced, unplanned for
like a scaring over-friendly guest you've
brought to bed
Death makes angels of us all and gives us wings,
where we had shoulders,
smooth as raven's claws...
No more money, no more fancy dress
This other Kingdom seems by far the best
until its other jaw reveals incest
& loose obedience to a vegetable law
I will not go -
Prefer a Feast of Friends
To the Giant Family
Jim Morrison
from "The American Prayer"
1978
Choose the day and choose the sign of your day
The day's divinity
First thing you see.
A vast radiant beach in a cool jeweled moon
Couples naked race down by its quiet side
And we laugh like soft, mad children
Smug in the woolly cotton brains on infancy.
<...>
Did you know freedom exists in a school book
Did you know madmen are running our prison
within a jail, within a gaol,
within a white free protestant maelstrom
We're perched headlong on the edge of boredom
We're reaching for death on the end of a candle
We're trying for something that's already found us
Wow, I'm sick of doubt
Live in the light of certain South
Cruel bindings
The servants have the power
dog-men & their mean women
pulling poor blankets over our sailors
I'm sick of dour
faces, staring at me from the T.V. tower:
I want roses in my garden bower;
dig?
Royal babies, rubies
must now replace aborted strangers in the mud.
These mutants, blood-meal
from the plant that's plowed
They are waiting to take us into
the severed garden
So you know how pale & wanton thrillful
comes death on a strange hour
unannounced, unplanned for
like a scaring over-friendly guest you've
brought to bed
Death makes angels of us all and gives us wings,
where we had shoulders,
smooth as raven's claws...
No more money, no more fancy dress
This other Kingdom seems by far the best
until its other jaw reveals incest
& loose obedience to a vegetable law
I will not go -
Prefer a Feast of Friends
To the Giant Family
Jim Morrison
from "The American Prayer"
1978
среда, октября 27, 2004
Oh come! oh teach me nature to subdue,
Renounce my love, my life, myself and you.
Fill my fond heart with God alone, for he
Alone can rival, can succeed to thee.
How happy is the blameless vestal's lot!
The world forgetting, by the world forgot.
Eternal sunshine of the spotless mind!
Each pray'r accepted, and each wish resign'd...
Alexander Pope
Eloisa to Abelard
1717
Fill my fond heart with God alone, for he
Alone can rival, can succeed to thee.
How happy is the blameless vestal's lot!
The world forgetting, by the world forgot.
Eternal sunshine of the spotless mind!
Each pray'r accepted, and each wish resign'd...
Alexander Pope
Eloisa to Abelard
1717
вторник, октября 26, 2004
All summer long she touched me,
She gathered in my soul
From many a thorn, from many a thicket -
Her fingers like a weaver's, quick and cool.
And the light came from her body,
And the night went through her grace.
All summer long she touched me,
And I knew her, I knew her face to face.
And her dress was blue and silver,
And her words were few and small.
She is the vessel of the whole wide world -
Mistress, oh mistress of us all!
Dear Lady, Queen of Solitude,
I thank you with my heart
For keeping me so close to thee
While so many, oh so many stood apart.
Leonard Cohen
1979
From many a thorn, from many a thicket -
Her fingers like a weaver's, quick and cool.
And the light came from her body,
And the night went through her grace.
All summer long she touched me,
And I knew her, I knew her face to face.
And her dress was blue and silver,
And her words were few and small.
She is the vessel of the whole wide world -
Mistress, oh mistress of us all!
Dear Lady, Queen of Solitude,
I thank you with my heart
For keeping me so close to thee
While so many, oh so many stood apart.
Leonard Cohen
1979
понедельник, октября 25, 2004
Не отрекаются, любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю, что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам...
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
Вероника Тушнова
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю, что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам...
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
Вероника Тушнова
воскресенье, октября 24, 2004
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему - покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
Марина Цветаева
23 декабря 1916
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему - покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
Марина Цветаева
23 декабря 1916
суббота, октября 23, 2004
То, что заставляет сердце сильнее биться...
Как взволновано твое сердце, когда случается:
Кормить воробьиных птенчиков.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать одной в покоях, где
курились чудесные благовония.
Заметить, что драгоценное зеркало
уже слегка потускнело.
Слышать, как некий вельможа,
остановив свой экипаж у твоих ворот,
велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыв волосы и набелившись,
надеть платье, пропитанное ароматами.
Даже если никто тебя не видит,
чувствуешь себя счастливой.
Ночью, когда ждешь
своего возлюбленного,
каждый легкий звук
заставляет тебя вздрагивать:
шелест дождя или шорох ветра.
Сей-Сенагон
"Записки у изголовья"
ок. 1000 г.н.э.
Кормить воробьиных птенчиков.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать одной в покоях, где
курились чудесные благовония.
Заметить, что драгоценное зеркало
уже слегка потускнело.
Слышать, как некий вельможа,
остановив свой экипаж у твоих ворот,
велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыв волосы и набелившись,
надеть платье, пропитанное ароматами.
Даже если никто тебя не видит,
чувствуешь себя счастливой.
Ночью, когда ждешь
своего возлюбленного,
каждый легкий звук
заставляет тебя вздрагивать:
шелест дождя или шорох ветра.
Сей-Сенагон
"Записки у изголовья"
ок. 1000 г.н.э.
пятница, октября 22, 2004
Днесь я не Данта и Омира,
А Пугачёву и Земфиру
Цитирую в ночную тьму —
«Этот мир придуман не мною!»
«Ну пачиму-у-у-у?!»
Тимур Кибиров,
2002
Цитирую в ночную тьму —
«Этот мир придуман не мною!»
«Ну пачиму-у-у-у?!»
Тимур Кибиров,
2002
четверг, октября 21, 2004
квартира, здравствуй, моя квартира,
- ничего, что я фамильярно?
окошко во двор, с теплым сортиром
- не дворец, а приятно.
вот маяковский страдал о том, чтобы
воду горячую.
а я пою маленькую фельсобу,
фельсобу пою завалящую...
пошли мне, фея квартирная,
мечту мою мелкую, незначимую.
мещанскую, с какой-нибудь фальшивой картиною
фельсобу собачию.
окошко во двор, с теплым сортиром
- не дворец, а приятно.
вот маяковский страдал о том, чтобы
воду горячую.
а я пою маленькую фельсобу,
фельсобу пою завалящую...
пошли мне, фея квартирная,
мечту мою мелкую, незначимую.
мещанскую, с какой-нибудь фальшивой картиною
фельсобу собачию.
среда, октября 20, 2004
Да. Потом мы перебрались в город. Здесь
вдвое жизнь дороже. Меньше хочешь есть,
больше спать. А в остальном – без изменений:
снег зимой, и осенью гудят ветра –
знаешь, звук такой особенный, осенний –
слышно здорово, особенно с утра.
Нет. Не мучился. И дальний переезд
Не пугал. Охота к перемене мест?
Вряд ли. Просто недостаток сантиментов,
пресловутый местный климат, холод рук,
или вот еще – отсутствие ферментов…
Не пытался разобраться. Недосуг.
Да. Не сразу, но сумел войти в контакт
с местным ритмом. В общем, научился в такт –
не сбиваюсь. Выучился без запинок
именам мостов, каналов, площадей,
осенью хожу, не замочив ботинок,
в феврале гриппую – все как у людей.
Нет. В театры не успел. В музее был –
мамонт, шкура волка, чучела кобыл –
нет, не в кайф. Но дети, дети как смотрели!
Им и кровь с конкретной примесью воды,
и отличия Кваренги от Растрелли,
и цветочки-корешочки, и плоды.
Да. Хороший садик, школа, институт.
Дети. Где и жить им, ежели не тут?
Не у нас же, средь полыни с лебедою,
Рядом с пыльным солнцем, на зеленом дне
Дворика, где дым листвою молодою
Пахнет, и где клены золотой ордою
Стрелы листьев шлют вдогонку мне.
Дмитрий Коломенский
2001
больше спать. А в остальном – без изменений:
снег зимой, и осенью гудят ветра –
знаешь, звук такой особенный, осенний –
слышно здорово, особенно с утра.
Нет. Не мучился. И дальний переезд
Не пугал. Охота к перемене мест?
Вряд ли. Просто недостаток сантиментов,
пресловутый местный климат, холод рук,
или вот еще – отсутствие ферментов…
Не пытался разобраться. Недосуг.
Да. Не сразу, но сумел войти в контакт
с местным ритмом. В общем, научился в такт –
не сбиваюсь. Выучился без запинок
именам мостов, каналов, площадей,
осенью хожу, не замочив ботинок,
в феврале гриппую – все как у людей.
Нет. В театры не успел. В музее был –
мамонт, шкура волка, чучела кобыл –
нет, не в кайф. Но дети, дети как смотрели!
Им и кровь с конкретной примесью воды,
и отличия Кваренги от Растрелли,
и цветочки-корешочки, и плоды.
Да. Хороший садик, школа, институт.
Дети. Где и жить им, ежели не тут?
Не у нас же, средь полыни с лебедою,
Рядом с пыльным солнцем, на зеленом дне
Дворика, где дым листвою молодою
Пахнет, и где клены золотой ордою
Стрелы листьев шлют вдогонку мне.
Дмитрий Коломенский
2001
вторник, октября 19, 2004
I haven't ever really found a place that I call home... :)
I never stick around quite long enough to make it.
I apologize that once again
I'm not in love.
But it's not as if I mind
That your heart ain't exactly breaking.
It's just a thought, only a thought -
But if my life is for rent
And I don't learn to buy,
Well I deserve nothing more than I get
'Cos nothing I have is truly mine.
I've always thought
That I would love to live by the sea,
To travel the world alone
And live more simply.
I have no idea what's happened to that dream
As there's really nothing left here to stop me.
It's just a thought, only a thought -
But if my life is for rent
And I don't learn to buy,
Well I deserve nothing more than I get,
'Cos nothing I have is truly mine
While my heart is a shield,
And I won't let it down,
While I am so afraid to fail so I won't even try -
Well how can I say I'm alive...
Dido
2003
I apologize that once again
I'm not in love.
But it's not as if I mind
That your heart ain't exactly breaking.
It's just a thought, only a thought -
But if my life is for rent
And I don't learn to buy,
Well I deserve nothing more than I get
'Cos nothing I have is truly mine.
I've always thought
That I would love to live by the sea,
To travel the world alone
And live more simply.
I have no idea what's happened to that dream
As there's really nothing left here to stop me.
It's just a thought, only a thought -
But if my life is for rent
And I don't learn to buy,
Well I deserve nothing more than I get,
'Cos nothing I have is truly mine
While my heart is a shield,
And I won't let it down,
While I am so afraid to fail so I won't even try -
Well how can I say I'm alive...
Dido
2003
понедельник, октября 18, 2004
Меня одолевает острое
и давящее чувство осени.
Живу на даче, как на острове.
и все друзья меня забросили.
Ни с кем не пью, не философствую,
забыл и знать, как сердце влюбчиво.
Долбаю землю пересохшую
да перечитываю Тютчева.
В слепую глубь ломлюсь напористо
и не тужу о вдохновении,
а по утрам трясусь на поезде
служить в трамвайном управлении.
В обед слоняюсь по базарам,
где жмот зовет меня папашей,
и весь мой мир засыпан жаром
и золотом листвы опавшей...
Не вижу снов, не слышу зова,
и будням я не вождь, а данник.
Как на себя, гляжу на дальних,
а на себя - как на чужого.
С меня, как с гаврика на следствии,
слетает позы позолота.
Никто - ни завтра, ни впоследствии
не постучит в мои ворота.
Я - просто я. А был, наверное,
как все, придуман ненароком.
Все тише, все обыкновеннее
я разговариваю с Богом.
Борис Чичибабин
1965
Живу на даче, как на острове.
и все друзья меня забросили.
Ни с кем не пью, не философствую,
забыл и знать, как сердце влюбчиво.
Долбаю землю пересохшую
да перечитываю Тютчева.
В слепую глубь ломлюсь напористо
и не тужу о вдохновении,
а по утрам трясусь на поезде
служить в трамвайном управлении.
В обед слоняюсь по базарам,
где жмот зовет меня папашей,
и весь мой мир засыпан жаром
и золотом листвы опавшей...
Не вижу снов, не слышу зова,
и будням я не вождь, а данник.
Как на себя, гляжу на дальних,
а на себя - как на чужого.
С меня, как с гаврика на следствии,
слетает позы позолота.
Никто - ни завтра, ни впоследствии
не постучит в мои ворота.
Я - просто я. А был, наверное,
как все, придуман ненароком.
Все тише, все обыкновеннее
я разговариваю с Богом.
Борис Чичибабин
1965
воскресенье, октября 17, 2004
Коробка с красным померанцем -
Моя каморка.
О, не об номера ж мараться
По гроб, до морга!
Я поселился здесь вторично
Из суеверья.
Обоев цвет, как дуб, коричнев
И - пенье двери.
Из рук не выпускал защелки.
Ты вырывалась.
И чуб касался чудной челки,
И губы - фиалок.
О неженка, во имя прежних
И в этот раз твой
Наряд щебечет, как подснежник
Апрелю: "Здравствуй!"
Грех думать - ты не из весталок:
Вошла со стулом,
Как с полки, жизнь мою достала
И пыль обдула.
Борис Пастернак
Лето 1917
О, не об номера ж мараться
По гроб, до морга!
Я поселился здесь вторично
Из суеверья.
Обоев цвет, как дуб, коричнев
И - пенье двери.
Из рук не выпускал защелки.
Ты вырывалась.
И чуб касался чудной челки,
И губы - фиалок.
О неженка, во имя прежних
И в этот раз твой
Наряд щебечет, как подснежник
Апрелю: "Здравствуй!"
Грех думать - ты не из весталок:
Вошла со стулом,
Как с полки, жизнь мою достала
И пыль обдула.
Борис Пастернак
Лето 1917
суббота, октября 16, 2004
ну все тут есть - и зелень лета, и луч заката,
а ты-то где-то, ты-то где-то , ты-то где-то,
а я-то...
а я-то...
пятница, октября 15, 2004
Один Париж —
адвокатов,
казарм,
другой —
без казарм и без Эррио.
Не оторвать
от второго
глаза —
от этого города серого.
Со стен обещают:
«Un verre de Koto
donne de l'energie»
Вином любви
каким
и кто
мою взбудоражит жизнь?
Может,
критики
знают лучше.
Может,
их
и слушать надо.
Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души
не шагает
рядом.
Как раньше,
свой
раскачивай горб
впереди
поэтовых арб —
неси,
один,
и радость,
и скорь,
и прочий
людской скарб.
Мне скучно
здесь
одному
впереди,—
поэту
не надо многого,—
пусть
только
время
скорей родит
такого, как я,
быстроногого.
Мы рядом
пойдем
дорожной пыльцой.
Одно
желанье
пучит:
мне скучно —
желаю
видеть в лицо,
кому это
я
попутчик?!
«Je suis un chameau»,
в плакате стоят
литеры,
каждая — фут.
Совершенно верно:
«Je suis»,—
это
«я»,
а «chameau» — это
«я верблюд».
Лиловая туча,
скорей нагнись,
меня
и Париж полей,
чтоб только
скорей
зацвели огни
длиной
Елисейских полей.
Во все огонь —
и небу в темь
и в чернь промокшей пыли.
В огне
жуками
всех систем
жужжат
автомобили.
Горит вода,
земля горит,
горит
асфальт
до жжения,
как будто
зубрят
фонари
таблицу умножения.
Площадь
красивей
и тысяч
дам-болонок.
Эта площадь
оправдала б
каждый город.
Если б был я
Вандомская колонна,
я б женился
на Place de la Concorde.
Владимир Маяковский,
1925
казарм,
другой —
без казарм и без Эррио.
Не оторвать
от второго
глаза —
от этого города серого.
Со стен обещают:
«Un verre de Koto
donne de l'energie»
Вином любви
каким
и кто
мою взбудоражит жизнь?
Может,
критики
знают лучше.
Может,
их
и слушать надо.
Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души
не шагает
рядом.
Как раньше,
свой
раскачивай горб
впереди
поэтовых арб —
неси,
один,
и радость,
и скорь,
и прочий
людской скарб.
Мне скучно
здесь
одному
впереди,—
поэту
не надо многого,—
пусть
только
время
скорей родит
такого, как я,
быстроногого.
Мы рядом
пойдем
дорожной пыльцой.
Одно
желанье
пучит:
мне скучно —
желаю
видеть в лицо,
кому это
я
попутчик?!
«Je suis un chameau»,
в плакате стоят
литеры,
каждая — фут.
Совершенно верно:
«Je suis»,—
это
«я»,
а «chameau» — это
«я верблюд».
Лиловая туча,
скорей нагнись,
меня
и Париж полей,
чтоб только
скорей
зацвели огни
длиной
Елисейских полей.
Во все огонь —
и небу в темь
и в чернь промокшей пыли.
В огне
жуками
всех систем
жужжат
автомобили.
Горит вода,
земля горит,
горит
асфальт
до жжения,
как будто
зубрят
фонари
таблицу умножения.
Площадь
красивей
и тысяч
дам-болонок.
Эта площадь
оправдала б
каждый город.
Если б был я
Вандомская колонна,
я б женился
на Place de la Concorde.
Владимир Маяковский,
1925
четверг, октября 14, 2004
К станции электрички, шатаясь, Федор подходит.
Головою тряся, на расписание смотрит:
Микаса, Кассуга, Киото,
Авадза, Инамидзума,
И дальняя бухта Таго.
Что ж? С таким же отчаяньем
Смотрел он раньше и видел:
Рябово, Ржевка, Грива,
Пискаревка, Всеволжск
И дальняя Петрокрепость...
Ледяные злые перроны.
Владимир Шинкарев
Микаса, Кассуга, Киото,
Авадза, Инамидзума,
И дальняя бухта Таго.
Что ж? С таким же отчаяньем
Смотрел он раньше и видел:
Рябово, Ржевка, Грива,
Пискаревка, Всеволжск
И дальняя Петрокрепость...
Ледяные злые перроны.
Владимир Шинкарев
среда, октября 13, 2004
Нет, не безумная ткачиха
блуждает в кипах полотна -
ко мне приходит тихо-тихо
подруга старая одна,
в свечном огне, в кухонном дыме
играет пальцами худыми,
свистит растительный мотив,
к коленям голову склонив.
Я принесу вина и чая,
в неузнаваемой ночи
простую гостью угощая
всем, что имеется в печи,
но в город честный, город зыбкий,
где алкоголик и бедняк,
она уходит без улыбки,
благословенья не приняв,
и вслед за нею, в сердце ранен,
влачится по чужой земле
на тонких ножках горожанин,
почти невидимый во мгле.
Бахыт Кенжеев
1991
ко мне приходит тихо-тихо
подруга старая одна,
в свечном огне, в кухонном дыме
играет пальцами худыми,
свистит растительный мотив,
к коленям голову склонив.
Я принесу вина и чая,
в неузнаваемой ночи
простую гостью угощая
всем, что имеется в печи,
но в город честный, город зыбкий,
где алкоголик и бедняк,
она уходит без улыбки,
благословенья не приняв,
и вслед за нею, в сердце ранен,
влачится по чужой земле
на тонких ножках горожанин,
почти невидимый во мгле.
Бахыт Кенжеев
1991
вторник, октября 12, 2004
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем -
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах...
Может быть - отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
А может - лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха
На урну...
Может быть - обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод...
Марина Цветаева
"Прокрасться..."
14 мая 1923
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах...
Может быть - отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
А может - лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха
На урну...
Может быть - обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод...
Марина Цветаева
"Прокрасться..."
14 мая 1923
понедельник, октября 11, 2004
It's a mystery to me -
The game commences
For the usual fee
Plus expenses...
Confidential information,
Contained in a diary.
This is my investigation -
Not a public inquiry.
I go checking out the reports,
Digging up the dirt.
You get to meet all sorts
In this line of work.
Treachery and treason -
There's always an excuse for it,
And when I find the reason
I still can't get used to it.
And what have you got at the end of the day?
What have you got to take away?
- A bottle of whisky and a new set of lies,
Blinds on the windows and a pain behind the eyes.
Scarred for life - no compensation...
Private investigations...
Dire Straits
1982
For the usual fee
Plus expenses...
Confidential information,
Contained in a diary.
This is my investigation -
Not a public inquiry.
I go checking out the reports,
Digging up the dirt.
You get to meet all sorts
In this line of work.
Treachery and treason -
There's always an excuse for it,
And when I find the reason
I still can't get used to it.
And what have you got at the end of the day?
What have you got to take away?
- A bottle of whisky and a new set of lies,
Blinds on the windows and a pain behind the eyes.
Scarred for life - no compensation...
Private investigations...
Dire Straits
1982
воскресенье, октября 10, 2004
Brush by gracefully...
A love as big as a risk
Fills you up
And you can’t look on
The breath of god in my mouth
A love you can taste
God get some paste
He and I, breath to breath
Clothed in saliva
Healing thru your arm
I cant stop hungering
For otherness.
I forgot the use
My head fall out the sky
And crashed into my palms
Jesus God valentine
Love
On the tip of it
The old rivers lack of other sweet scents
So sweet
You are a woman just as you are a man
Creeping on the Gas
Is a magic love, like,
Like a Flights, clouded peak
I was choking on the blood
Whose camouflages, lack of soul
Whose misty fire, muses soul
Kneeling by the harm
Which is promising the way
His poor essence, under the truth
love and heart polish itself
I slid my heels but slowly ran
So send Lucifer into hell
Cocteau Twins
"Seekers Who Are Lovers"
1996
Fills you up
And you can’t look on
The breath of god in my mouth
A love you can taste
God get some paste
He and I, breath to breath
Clothed in saliva
Healing thru your arm
I cant stop hungering
For otherness.
I forgot the use
My head fall out the sky
And crashed into my palms
Jesus God valentine
Love
On the tip of it
The old rivers lack of other sweet scents
So sweet
You are a woman just as you are a man
Creeping on the Gas
Is a magic love, like,
Like a Flights, clouded peak
I was choking on the blood
Whose camouflages, lack of soul
Whose misty fire, muses soul
Kneeling by the harm
Which is promising the way
His poor essence, under the truth
love and heart polish itself
I slid my heels but slowly ran
So send Lucifer into hell
Cocteau Twins
"Seekers Who Are Lovers"
1996
суббота, октября 09, 2004
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те.
И он не с теми ходит где-то,
И тоже понимает это,
И наш раздор необъясним,
Мы оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладет,
И у другой меня крадет.
А той - скажите, Бога ради,
Кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
В отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
А будет жить с собой в борьбе,
И неосознанно наметит
Кого-то дальнего себе...
О, сколько нервных и недужных
Связей, дружб ненужных -
Во мне уже осатаненность.
О, кто-нибудь, приди, нарушь
Чужих людей соединенность
И разобщенность близких душ.
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те.
Евгений Евтушенко
1975
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те.
И он не с теми ходит где-то,
И тоже понимает это,
И наш раздор необъясним,
Мы оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладет,
И у другой меня крадет.
А той - скажите, Бога ради,
Кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
В отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
А будет жить с собой в борьбе,
И неосознанно наметит
Кого-то дальнего себе...
О, сколько нервных и недужных
Связей, дружб ненужных -
Во мне уже осатаненность.
О, кто-нибудь, приди, нарушь
Чужих людей соединенность
И разобщенность близких душ.
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те.
Евгений Евтушенко
1975
пятница, октября 08, 2004
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе солнце, если ты куришь “Шипку”?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Иосиф Бродский
1970
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Иосиф Бродский
1970
четверг, октября 07, 2004
Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля - дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.
Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадал, то думалось - навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.
Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.
Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.
Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что - прежде, чем возник,-
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.
Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе - работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.
И.Б.
1968
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля - дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.
Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадал, то думалось - навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.
Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.
Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.
Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что - прежде, чем возник,-
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.
Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе - работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.
И.Б.
1968
среда, октября 06, 2004
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: "На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!"
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе! фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся - но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг.
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;П
ромчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
Александр Пушкин
19 октября 1825
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: "На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!"
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе! фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся - но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг.
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;П
ромчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
Александр Пушкин
19 октября 1825
вторник, октября 05, 2004
Замечаю: душа не прочна
и прервется. Но как не заметить,
что не надо, пора не пришла
торопиться, есть время помедлить.
Прежде было - страшусь и спешу:
есмь сегодня, а буду ли снова?
И на казнь посылала свечу
ради тщетного смысла ночного.
Как умна - так никто не умен,
полагала. А снег осыпался.
И остался от этих времен
горб - натруженность среднего пальца.
Прочитаю добытое им -
лишь скучая, но не сострадая,
и прошу: тот, кто молод - любим.
А тогда я была молодая.
Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня независим.
Сам придет этот миг или год:
смысл нечаянный, нега, вершинность...
Только старости недостает.
Остальное уже совершилось.
БА
что не надо, пора не пришла
торопиться, есть время помедлить.
Прежде было - страшусь и спешу:
есмь сегодня, а буду ли снова?
И на казнь посылала свечу
ради тщетного смысла ночного.
Как умна - так никто не умен,
полагала. А снег осыпался.
И остался от этих времен
горб - натруженность среднего пальца.
Прочитаю добытое им -
лишь скучая, но не сострадая,
и прошу: тот, кто молод - любим.
А тогда я была молодая.
Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня независим.
Сам придет этот миг или год:
смысл нечаянный, нега, вершинность...
Только старости недостает.
Остальное уже совершилось.
БА
понедельник, октября 04, 2004
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, внизу, различала:
смутный облик - сначала,
много позже - черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры,
так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданье затерян,
кружится шар.
И.Б.
1981
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, внизу, различала:
смутный облик - сначала,
много позже - черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры,
так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданье затерян,
кружится шар.
И.Б.
1981
воскресенье, октября 03, 2004
Я живу в эмиграции,
В иноземном песке,
Все, что вижу - абстракции
На чужом языке.
Море точно абстрактное,
Даже запаха нет,
Только солнце громадное
Наполняет мой бред.
Алексей Алейник
1989
Все, что вижу - абстракции
На чужом языке.
Море точно абстрактное,
Даже запаха нет,
Только солнце громадное
Наполняет мой бред.
Алексей Алейник
1989
суббота, октября 02, 2004
Уезжай, уезжай, уезжай,
так немного себе остается,
в теплой чашке смертей помешай
эту горечь, и голод, и солнце.
Что с ней станет, с любовью к тебе,
ничего, все допьешь, не устанешь,
ничего не оставишь судьбе,
слишком хочется пить в Казахстане.
Так далеко, как хватит ума
не понять, так хотя бы запомнить,
уезжай за слова, за дома,
за великие спины знакомых.
В первый раз, в этот раз, в сотый раз
сожалея о будущем, реже
понимая, что каждый из нас
остается на свете все тем же
человеком, который привык,
поездами себя побеждая,
по земле разноситься, как крик,
навсегда в темноте пропадая.
Бродский
29 июня 1961
в теплой чашке смертей помешай
эту горечь, и голод, и солнце.
Что с ней станет, с любовью к тебе,
ничего, все допьешь, не устанешь,
ничего не оставишь судьбе,
слишком хочется пить в Казахстане.
Так далеко, как хватит ума
не понять, так хотя бы запомнить,
уезжай за слова, за дома,
за великие спины знакомых.
В первый раз, в этот раз, в сотый раз
сожалея о будущем, реже
понимая, что каждый из нас
остается на свете все тем же
человеком, который привык,
поездами себя побеждая,
по земле разноситься, как крик,
навсегда в темноте пропадая.
Бродский
29 июня 1961
пятница, октября 01, 2004
Гришка-Вор тебя не ополячил,
Петр-Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? - Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? - Далече.
- Голубочки где твои? - Нет корму.
- Кто унес его? - Да ворон черный.
- Где кресты твои святые? - Сбиты.
- Где сыны твои, Москва? - Убиты.
Цветаева
10 декабря 1917
Что же делаешь, голубка? - Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? - Далече.
- Голубочки где твои? - Нет корму.
- Кто унес его? - Да ворон черный.
- Где кресты твои святые? - Сбиты.
- Где сыны твои, Москва? - Убиты.
Цветаева
10 декабря 1917
четверг, сентября 30, 2004
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...
Федор Тютчев
27 февраля 1869
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...
Федор Тютчев
27 февраля 1869
среда, сентября 29, 2004
Lovers say that in France
When they thrill to romance
It means that it's so good
C'est Si Bon
So I say to you
Like the French people do
Because it's oh so good.
Every word, every sigh, every kiss, dear,
Leads to only one thought
And the thought is this, dear!
C'est Si Bon
Nothing else can replace
Just your slyest embrace
And if you only would
Be my own for the rest of my days
I will whisper this phrase
My darling, my darling...
C'est si bon!
Louis Armstrong
It means that it's so good
C'est Si Bon
So I say to you
Like the French people do
Because it's oh so good.
Every word, every sigh, every kiss, dear,
Leads to only one thought
And the thought is this, dear!
C'est Si Bon
Nothing else can replace
Just your slyest embrace
And if you only would
Be my own for the rest of my days
I will whisper this phrase
My darling, my darling...
C'est si bon!
Louis Armstrong
вторник, сентября 28, 2004
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.
Но к холмному приблизившись подножью,
Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел,
Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.
Тогда вздохнула более свободной
И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.
И словно тот, кто, тяжело дыша,
На берег выйдя из пучины пенной,
Глядит назад, где волны бьют, страша,
Так и мой дух, бегущий и смятенный,
Вспять обернулся, озирая путь,
Всех уводящий к смерти предреченной.
Dante Alighieri
La Divina Comedia,
Inferno,
Canto Primero
1307-1321
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.
Но к холмному приблизившись подножью,
Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел,
Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.
Тогда вздохнула более свободной
И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.
И словно тот, кто, тяжело дыша,
На берег выйдя из пучины пенной,
Глядит назад, где волны бьют, страша,
Так и мой дух, бегущий и смятенный,
Вспять обернулся, озирая путь,
Всех уводящий к смерти предреченной.
Dante Alighieri
La Divina Comedia,
Inferno,
Canto Primero
1307-1321
понедельник, сентября 27, 2004
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало.
Все горело светло,
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло,
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.
Арсений Тарковский
1967
На пригреве тепло,
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало.
Все горело светло,
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло,
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.
Арсений Тарковский
1967
воскресенье, сентября 26, 2004
- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями -
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольется пламенной смолой.
- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы, -
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой, любимый,
Ты понесешь с собой повсюду,
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
- Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного, -
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне,
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
...И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали...
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
Всей кровью прорастайте в них, -
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг!
Александр Кочетков
"Баллада о прокуренном вагоне"
1932
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольется пламенной смолой.
- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы, -
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой, любимый,
Ты понесешь с собой повсюду,
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
- Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного, -
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне,
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
...И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали...
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
Всей кровью прорастайте в них, -
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг!
Александр Кочетков
"Баллада о прокуренном вагоне"
1932
суббота, сентября 25, 2004
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
Белла Ахмадулина
1959
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
Белла Ахмадулина
1959
пятница, сентября 24, 2004
В Северодвинске помню я кафе
Как будто "Молодость", а может быть, и "Юность".
Оно похоже было на бездарность
И пахло тухлым пластиком внутри.
А из Елабуги привез я сувенир -
Гвоздь кованый и синий, на котором
Цветаева повесилась... В Саранске
На улицах я видел дохлых крыс.
– Эй, посмотри! – по бронзе я стучу -
Мне в Пензе показали каланчу
Пизанскую. Придавит ведь засранцев
Пухов и сер – не Серпухов – Париж!..
Ну чем еще тебя расшевелишь –
Нашествием китайцев? африканцев?
Генрих Сапгир
Сонеты на рубашках
1975
Оно похоже было на бездарность
И пахло тухлым пластиком внутри.
А из Елабуги привез я сувенир -
Гвоздь кованый и синий, на котором
Цветаева повесилась... В Саранске
На улицах я видел дохлых крыс.
– Эй, посмотри! – по бронзе я стучу -
Мне в Пензе показали каланчу
Пизанскую. Придавит ведь засранцев
Пухов и сер – не Серпухов – Париж!..
Ну чем еще тебя расшевелишь –
Нашествием китайцев? африканцев?
Генрих Сапгир
Сонеты на рубашках
1975
четверг, сентября 23, 2004
Любовь сильней разлуки, но разлука
длинней любви. Чем статнее гранит,
тем явственней отсутствие ланит
и прочего. Плюс запаха и звука.
Пусть ног тебе не вскидывать в зенит,
на то и камень (это ли не мука?)
Но то, что страсть, как Шива шестирука,
бессильна - юбку он не извинит.
Не от того, что столько утекло
воды и крови (если б голубая!),
но от тоски расстегиваться врозь
воздвиг бы я не камень, но стекло,
Мари, как воплощение гудбая
и взгляда, проникающего сквозь.
И.Б.
Сонет 14
из "Двадцать сонетов к Марии Стюарт"
1974
тем явственней отсутствие ланит
и прочего. Плюс запаха и звука.
Пусть ног тебе не вскидывать в зенит,
на то и камень (это ли не мука?)
Но то, что страсть, как Шива шестирука,
бессильна - юбку он не извинит.
Не от того, что столько утекло
воды и крови (если б голубая!),
но от тоски расстегиваться врозь
воздвиг бы я не камень, но стекло,
Мари, как воплощение гудбая
и взгляда, проникающего сквозь.
И.Б.
Сонет 14
из "Двадцать сонетов к Марии Стюарт"
1974
среда, сентября 22, 2004
Вы счастливы? - Не скажете! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда - грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу - в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Устала повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной -
Красноречив.
Я вас люблю! Как грозовая туча,
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи,
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни — разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу “прости!”
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом -
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то, что - неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он!
М.Ц.
из цикла "К подруге"
16 октября 1914
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда - грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу - в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Устала повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной -
Красноречив.
Я вас люблю! Как грозовая туча,
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи,
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни — разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу “прости!”
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом -
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то, что - неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он!
М.Ц.
из цикла "К подруге"
16 октября 1914
вторник, сентября 21, 2004
Winter night. Firewood,
caught by internal flame,
stands for a woman’s head
during a windy day.
How a strand shines gold,
threatens to make you blind!
It can’t be moved and gone,
all for a better night.
It can’t be drawn apart,
it can’t be combed away:
you might reveal a sight,
which will incinerate.
Staring inside the flame,
I heed its language glee:
“Do not touch,” and again
there’s a flare “me!”
It makes the heat indoors.
I hear through crunching bones
its choking, begging me “more!”
and furious “let me go!”
Blaze, oh, blaze before me,
torn apart, as a thief,
as a mad tailor’s grief,
fire of winter’s flee.
I recognize your locks,
your weaving and later on,
curling-irons that mock
scorching and red-hot form.
You’re the same as before.
you haven’t made a stock
out of stripped, as a whore,
naked and throbbed log.
It is your way to waste
a thing, and to equal its
destiny to a fate
of yours, to the smallest bits.
Stinging into the core,
rising up, writhing down,
dressed up in pied, adorned,
we are again alone!
This is your ardor, heat!
Don’t deny it! I
did not forget your sheets -
margins entirely charred.
The features can’t be concealed:
your essence betrays your glow,
for no one could ever yield
such an alluring flow,
no one could lose a breath,
to resurrect, to hurl.
That man of Nazareth
could have been saved by your
passion! Now, sin and sate,
choke up within yourself,
jig as a mad menade,
biting your lips in spell.
Howl, quiver, and shake
skinny shoulder, and stroke.
He, who’s up there - God’s sake-
let him inhale your smoke!
Thus wrenches, rustling, the silk,
baring up your hints.
Here flashes a cheek,
there blaze off the lips.
Thus blocks collapse at once,
thus throngs of shining sparks,
joining the heavens’ stars,
out of the ruins blast.
You are the same as you were.
Out of fate, of home
after you stays no more:
cinder and dull charcoal,
coldness, snow and dawn,
freezing and whipping pain,
and, as a scalded burn,
an unrestrained brain.
J.B., 1981
Translation, December 8-11, 2001
stands for a woman’s head
during a windy day.
How a strand shines gold,
threatens to make you blind!
It can’t be moved and gone,
all for a better night.
It can’t be drawn apart,
it can’t be combed away:
you might reveal a sight,
which will incinerate.
Staring inside the flame,
I heed its language glee:
“Do not touch,” and again
there’s a flare “me!”
It makes the heat indoors.
I hear through crunching bones
its choking, begging me “more!”
and furious “let me go!”
Blaze, oh, blaze before me,
torn apart, as a thief,
as a mad tailor’s grief,
fire of winter’s flee.
I recognize your locks,
your weaving and later on,
curling-irons that mock
scorching and red-hot form.
You’re the same as before.
you haven’t made a stock
out of stripped, as a whore,
naked and throbbed log.
It is your way to waste
a thing, and to equal its
destiny to a fate
of yours, to the smallest bits.
Stinging into the core,
rising up, writhing down,
dressed up in pied, adorned,
we are again alone!
This is your ardor, heat!
Don’t deny it! I
did not forget your sheets -
margins entirely charred.
The features can’t be concealed:
your essence betrays your glow,
for no one could ever yield
such an alluring flow,
no one could lose a breath,
to resurrect, to hurl.
That man of Nazareth
could have been saved by your
passion! Now, sin and sate,
choke up within yourself,
jig as a mad menade,
biting your lips in spell.
Howl, quiver, and shake
skinny shoulder, and stroke.
He, who’s up there - God’s sake-
let him inhale your smoke!
Thus wrenches, rustling, the silk,
baring up your hints.
Here flashes a cheek,
there blaze off the lips.
Thus blocks collapse at once,
thus throngs of shining sparks,
joining the heavens’ stars,
out of the ruins blast.
You are the same as you were.
Out of fate, of home
after you stays no more:
cinder and dull charcoal,
coldness, snow and dawn,
freezing and whipping pain,
and, as a scalded burn,
an unrestrained brain.
J.B., 1981
Translation, December 8-11, 2001
понедельник, сентября 20, 2004
Пятнадцать мальчиков,
а может быть, и больше,
а может быть, и меньше, чем пятнадцать,
испуганными голосами мне говорили:
"Пойдем в кино или в музей
изобразительных искусств".
Я отвечала им примерно вот что:
"Мне некогда".
Пятнадцать мальчиков
дарили мне подснежники.
Пятнадцать мальчиков мне говорили:
"Я никогда тебя не разлюблю".
Я отвечала им примерно вот что:
"Посмотрим".
Пятнадцать мальчиков
теперь живут спокойно.
Они исполнили тяжелую повинность
подснежников, отчаянья и писем.
Их любят девушки - иные красивее, чем я,
иные некрасивей.
Пятнадцать мальчиков
преувеличенно свободно,
а подчас злорадно
приветствуют меня при встрече,
приветствуют во мне при встрече
свое освобождение,
нормальный сон и пищу...
Напрасно ты идешь, последний мальчик.
Поставлю я твои подснежники в стакан,
и коренастые их стебли обрастут
серебряными пузырьками.
Но, видишь ли, и ты меня разлюбишь,
и, победив себя, ты будешь говорить
со мной надменно,
как будто победил меня,
а я пойду по улице, по улице...
Белла Ахмадулина
1950-е
а может быть, и меньше, чем пятнадцать,
испуганными голосами мне говорили:
"Пойдем в кино или в музей
изобразительных искусств".
Я отвечала им примерно вот что:
"Мне некогда".
Пятнадцать мальчиков
дарили мне подснежники.
Пятнадцать мальчиков мне говорили:
"Я никогда тебя не разлюблю".
Я отвечала им примерно вот что:
"Посмотрим".
Пятнадцать мальчиков
теперь живут спокойно.
Они исполнили тяжелую повинность
подснежников, отчаянья и писем.
Их любят девушки - иные красивее, чем я,
иные некрасивей.
Пятнадцать мальчиков
преувеличенно свободно,
а подчас злорадно
приветствуют меня при встрече,
приветствуют во мне при встрече
свое освобождение,
нормальный сон и пищу...
Напрасно ты идешь, последний мальчик.
Поставлю я твои подснежники в стакан,
и коренастые их стебли обрастут
серебряными пузырьками.
Но, видишь ли, и ты меня разлюбишь,
и, победив себя, ты будешь говорить
со мной надменно,
как будто победил меня,
а я пойду по улице, по улице...
Белла Ахмадулина
1950-е
воскресенье, сентября 19, 2004
с тобой ничего не случится с тобой ничего
не может случиться, твой чуткий, как бабочка, ангел
сидит на балконном перильце, ерошит крыло,
грызет леденец и болтает босыми ногами.
он редко уходит, но часто отводит глаза,
безгласный, он знает твое настоящее имя,
я тоже. ты помнишь? я звал тебя именно так,
и ты отзывалась, но мы оставались с другими.
он мальчик, он любит, когда ты коня на скаку,
в горящую избу, в холодную воду, на гоночный велик,
ему любопытен и сладок мой глупый испуг
он любит пугать, но не любит пугливых истерик.
июльская ночь шебуршит целлофановым дном
пакета от солнышек съеденных днем абрикосов
с тобой ничего не случится с тобой ничего...
Walrus
2002
[посвящается Артему]
сидит на балконном перильце, ерошит крыло,
грызет леденец и болтает босыми ногами.
он редко уходит, но часто отводит глаза,
безгласный, он знает твое настоящее имя,
я тоже. ты помнишь? я звал тебя именно так,
и ты отзывалась, но мы оставались с другими.
он мальчик, он любит, когда ты коня на скаку,
в горящую избу, в холодную воду, на гоночный велик,
ему любопытен и сладок мой глупый испуг
он любит пугать, но не любит пугливых истерик.
июльская ночь шебуршит целлофановым дном
пакета от солнышек съеденных днем абрикосов
с тобой ничего не случится с тобой ничего...
Walrus
2002
[посвящается Артему]
суббота, сентября 18, 2004
Отнятая у меня, ночами
Плакавшая обо мне, в нестрогом
Черном платье, с детскими плечами,
Лучший дар, не возвращенный богом,
Заклинаю прошлым, настоящим,
Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
Не следи за мной зрачком косящим,
Ангел, олененок, соколенок.
Из камней Шумера, из пустыни
Аравийской, из какого круга
Памяти - в сиянии гордыни
Горло мне захлестываешь туго?
Я не знаю, где твоя держава,
И не знаю, как сложить заклятье,
Чтобы снова потерять мне право
На твое дыханье, руки, платье.
Арсений Тарковский
1968
Черном платье, с детскими плечами,
Лучший дар, не возвращенный богом,
Заклинаю прошлым, настоящим,
Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
Не следи за мной зрачком косящим,
Ангел, олененок, соколенок.
Из камней Шумера, из пустыни
Аравийской, из какого круга
Памяти - в сиянии гордыни
Горло мне захлестываешь туго?
Я не знаю, где твоя держава,
И не знаю, как сложить заклятье,
Чтобы снова потерять мне право
На твое дыханье, руки, платье.
Арсений Тарковский
1968
пятница, сентября 17, 2004
1900. A quiet year, you bet.
True: none of you is alive as yet.
The '00' stands for the lack of you.
Still, things are happening, quite a few.
In China, the Boxers are smashing whites.
In Russia, A.P.Chekhov writes.
In Italy, Floria Tosca screams.
Freud, in Vienna, interprets dreams.
The Impressionists paint, Rodin still sculpts.
In Africa, Boers grab the British scalps
or vice versa (who cares, my dear?).
And McKinley is re-elected here.
There are four great empires, three good democracies.
The rest of the world sports loin - cloths and moccasins,
speaking both figuratively and literally.
Upstaging "Umberto's" in Little Italy,
in the big one Umberto the Ist's shot dead.
(Not all that's written on walls is read).
And marking the century's real turn,
Friedrich Nietzsche dies, Louis Armstrong's born
to refute the great Kraut's unholy
"God is dead" with "Hello, Dolly."
The man of the year, though, is an engineer.
John Browning is his name.
He's patented something. So let us hear
about John's claim to fame.
( John Moses Browning )
"I looked at the calendar, and I saw
that there are a hundred years to go.
That made me a little nervous
for I thought of my neighbors.
I've multiplied them one hundred times:
it came to them being all over!
So I went to my study that looks out on limes
and invented this cute revolver!"
Joseph Brodsky
The History of the Twentieth Century
(a Roadshow)
"1900"
1986
The '00' stands for the lack of you.
Still, things are happening, quite a few.
In China, the Boxers are smashing whites.
In Russia, A.P.Chekhov writes.
In Italy, Floria Tosca screams.
Freud, in Vienna, interprets dreams.
The Impressionists paint, Rodin still sculpts.
In Africa, Boers grab the British scalps
or vice versa (who cares, my dear?).
And McKinley is re-elected here.
There are four great empires, three good democracies.
The rest of the world sports loin - cloths and moccasins,
speaking both figuratively and literally.
Upstaging "Umberto's" in Little Italy,
in the big one Umberto the Ist's shot dead.
(Not all that's written on walls is read).
And marking the century's real turn,
Friedrich Nietzsche dies, Louis Armstrong's born
to refute the great Kraut's unholy
"God is dead" with "Hello, Dolly."
The man of the year, though, is an engineer.
John Browning is his name.
He's patented something. So let us hear
about John's claim to fame.
( John Moses Browning )
"I looked at the calendar, and I saw
that there are a hundred years to go.
That made me a little nervous
for I thought of my neighbors.
I've multiplied them one hundred times:
it came to them being all over!
So I went to my study that looks out on limes
and invented this cute revolver!"
Joseph Brodsky
The History of the Twentieth Century
(a Roadshow)
"1900"
1986
четверг, сентября 16, 2004
Il pleure dans mon coeur
Comme il pleut sur la ville;
Quelle est cette langueur
Qui pénètre mon coeur?
Ô bruit doux de la pluie
Par terre et sur les toits!
Pour un coeur qui s'ennuie,
Ô le chant de la pluie!
Il pleure sans raison
Dans ce coeur qui s'écoeure.
Quoi! nulle trahison?..
Ce deuil est sans raison.
C'est bien la pire peine
De ne savoir pourquoi
Sans amour et sans haine
Mon coeur a tant de peine!
Paul Verlaine
"Romances sans paroles"
1874
Quelle est cette langueur
Qui pénètre mon coeur?
Ô bruit doux de la pluie
Par terre et sur les toits!
Pour un coeur qui s'ennuie,
Ô le chant de la pluie!
Il pleure sans raison
Dans ce coeur qui s'écoeure.
Quoi! nulle trahison?..
Ce deuil est sans raison.
C'est bien la pire peine
De ne savoir pourquoi
Sans amour et sans haine
Mon coeur a tant de peine!
Paul Verlaine
"Romances sans paroles"
1874
среда, сентября 15, 2004
Когда городская выходит на стогны луна,
И медленно ей озаряется город дремучий,
И ночь нарастает, унынья и меди полна,
И грубому времени воск уступает текучий,
И плачет кукушка на каменной башне своей,
И бледная жница, входящая в мир бездыханный,
Тихонько шевелит огромные спицы теней
И желтой соломой бросает на пол безымянный.
Осип Мандельштам
1920
И ночь нарастает, унынья и меди полна,
И грубому времени воск уступает текучий,
И плачет кукушка на каменной башне своей,
И бледная жница, входящая в мир бездыханный,
Тихонько шевелит огромные спицы теней
И желтой соломой бросает на пол безымянный.
Осип Мандельштам
1920
вторник, сентября 14, 2004
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе... - Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
МЦ
6 мая 1915
И идите себе... - Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
МЦ
6 мая 1915
понедельник, сентября 13, 2004
Я не хочу Вас оскорбить письмом.
Я глуп (зачеркнуто)... Я так неловок
(зачеркнуто)... Я оскудел умом.
Не молод я (зачеркнуто)... Я молод,
но Ваш отъезд к печальному концу
судьбы приравниваю. Сердцу тесно
(зачеркнуто)... Кокетство Вам к лицу
(зачеркнуто)... Вам не к лицу кокетство.
Когда я вижу Вас, я всякий раз
смешон, подавлен, неумен, но верьте
тому, что я (зачеркнуто)... что Вас,
о, как я Вас (зачеркнуто навеки)...
Белла Ахмадулина
"Он - ей. (Ноябрь 1823 года, Одесса)"
из "Отрывок из маленькой поэмы о Пушкине"
1973
(зачеркнуто)... Я оскудел умом.
Не молод я (зачеркнуто)... Я молод,
но Ваш отъезд к печальному концу
судьбы приравниваю. Сердцу тесно
(зачеркнуто)... Кокетство Вам к лицу
(зачеркнуто)... Вам не к лицу кокетство.
Когда я вижу Вас, я всякий раз
смешон, подавлен, неумен, но верьте
тому, что я (зачеркнуто)... что Вас,
о, как я Вас (зачеркнуто навеки)...
Белла Ахмадулина
"Он - ей. (Ноябрь 1823 года, Одесса)"
из "Отрывок из маленькой поэмы о Пушкине"
1973
воскресенье, сентября 12, 2004
Замечаю: душа не прочна
и прервется. Но как не заметить,
что не надо, пора не пришла
торопиться, есть время помедлить.
Прежде было - страшусь и спешу:
есмь сегодня, а буду ли снова?
И на казнь посылала свечу
ради тщетного смысла ночного.
Как умна - так никто не умен,
полагала. А снег осыпался.
И остался от этих времен
горб - натруженность среднего пальца.
Прочитаю добытое им -
лишь скучая, но не сострадая,
и прошу: тот, кто молод - любим.
А тогда я была молодая.
Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня независим.
Сам придет этот миг или год:
смысл нечаянный, нега, вершинность...
Только старости недостает.
Остальное уже совершилось.
Белла Ахмадулина
"Медлительность"
1972
что не надо, пора не пришла
торопиться, есть время помедлить.
Прежде было - страшусь и спешу:
есмь сегодня, а буду ли снова?
И на казнь посылала свечу
ради тщетного смысла ночного.
Как умна - так никто не умен,
полагала. А снег осыпался.
И остался от этих времен
горб - натруженность среднего пальца.
Прочитаю добытое им -
лишь скучая, но не сострадая,
и прошу: тот, кто молод - любим.
А тогда я была молодая.
Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня независим.
Сам придет этот миг или год:
смысл нечаянный, нега, вершинность...
Только старости недостает.
Остальное уже совершилось.
Белла Ахмадулина
"Медлительность"
1972
четверг, сентября 09, 2004
Statistics and Locator for the Authors
Today:
221 poems of
125 authors
Most popular:
Brodsky [Бродский] (14 poems)
Walrus [Валрес] (9 poems)
Tsvetaeva [Цветаева] (9 poems)
Akhmadulina [Ахмадулина] (5 poems)
Locator:
Akhmadulina [Ахмадулина]
Akhmatova [Ахматова]
Aleinik [Алейник]
Annenskii [Анненский]
Apollinaire [Аполлинер]
Arbenina [Арбенина]
Armstrong [Армстронг]
B-2 [Би-2]
Bagritskii [Багрицкий]
Balmont [Бальмонт]
Baratynskii [Баратынский]
Barto [Барто]
Beckett [Бекетт]
Blake [Блэйк]
Blok [Блок]
Bolkiseva [Болкисева]
Bowie [Боуи]
Brodsky [Бродский]
Byron [Байрон]
Chaif [Чайф]
Chichibabin [Чичибабин]
Cocteau [Кокто]
Cocteau Twins [Кокто Твинз]
Cohen [Коэн]
Coleridge [Кольридж]
Dante [Данте]
Depeche Mode [Депеш Мод]
Dickinson [Дикинсон]
Dido [Дайдо]
Dire Straits [Дайр Стрейтс]
Eltang [Элтанг]
Erenburg [Эренбург]
Esteban [Эстебан]
Evtushenko [Евтушенко]
Farmer [Фармер]
Fet [Фет]
Frenkel [Френкель]
Gandlevskii [Гандлевский]
Garbage [Гарбидж]
Gleizarov [Глейзаров]
Grebenshchikov [Гребенщиков]
Guillevic [Гильвик]
Gusev [Гусев]
Hart [Харт]
Hunt [Хант]
Isakovskii [Исаковский]
Ivanov [Иванов]
Jozsef [Йожеф]
Jullich [Джуллич]
Kaputikian [Капутикян]
Karafiáth [Карафиат]
Kassak [Кассак]
Kazanova [Каzанова]
Kenzheev [Кенжеев]
Kessler [Кесслер]
Khodasevich [Ходасевич]
Kibirov [Кибиров]
Kipling [Киплинг]
Kochetkov [Кочетков]
Kolomenskii [Коломенский]
Kublanovskii [Кублановский]
Kushner [Кушнер]
Leonidov [Леонидов]
Lermontov [Лермонтов]
Lovelace [Лавлэйс]
Mandelshtam [Мандельштам]
Mars [Марс]
Marshak [Маршак]
Mashina vremeni [Машина времени]
Maskaliunaite [Маскалюнайте]
Mayakovsky [Маяковский]
Me [Я]
Mickey 3D [Мики 3Д]
Min Min [Мин Мин]
Mitiaev [Митяев]
Morrison [Моррисон]
Nabokov [Набоков]
Neskazhu [Нескажу]
Okudzhava [Окуджава]
Pasternak [Пастернак]
Petofi [Петофи]
Pink Floyd [Пинк Флойд]
Pope [Поуп]
Pound [Паунд]
Ptaha [Птаха]
Pushkin [Пушкин]
Reed [Рид]
Rice [Райс]
Rimbaud [Рембо]
Rubin [Рубин]
Rushdie [Рушди]
Ryazanov [Рязанов]
Samoilov [Самойлов]
Sapgir [Сапгир]
Shakespeare [Шекспир]
Shatybelko [Шатыбелко]
Shinkarev [Шинкарев]
Sho [Шо]
Shonagon [Сенагон]
Shvarts [Шварц]
Sosnora [Соснора]
Stevenson [Стивенсон]
Sting [Стинг]
Surkov [Сурков]
Tanzer [Танцер]
Tarkovskii [Тарковский]
Tiutchev [Тютчев]
Toth [Тот]
Tsoi [Цой]
Tsvetaeva [Цветаева]
Tushnova [Тушнова]
U2 [Ю2]
UmaTurman [УмаТурман]
Undervud [Ундервуд]
Verlaine [Верлен]
Voloshin [Волошин]
Vorontsova-Jurieva [Воронцова-Юрьева]
Voznesenskii [Вознесенский]
Vysotskii [Высоцкий]
Walrus[Валрес]
Yeats [Йейтс]
Yurov [Юров]
Zabolotskii [Заболоцкий]
Zemfira [Земфира]
221 poems of
125 authors
Most popular:
Brodsky [Бродский] (14 poems)
Walrus [Валрес] (9 poems)
Tsvetaeva [Цветаева] (9 poems)
Akhmadulina [Ахмадулина] (5 poems)
Locator:
Akhmadulina [Ахмадулина]
Замечаю: душа не прочна
Зима на юге. Далеко зашло
По улице моей который год
Пятнадцать мальчиков
Я не хочу Вас оскорбить письмом
Akhmatova [Ахматова]
Да, я любила их, те сборища ночные
Тихо льется тихий Дон
Aleinik [Алейник]
Я живу в эмиграции
Annenskii [Анненский]
Тупые звуки вспышек газа
Apollinaire [Аполлинер]
Проходит она
Arbenina [Арбенина]
Внезапно твой запах
Россия. Тридцать седьмой
Я
Armstrong [Армстронг]
Lovers say that in France
B-2 [Би-2]
Я не вернусь
Bagritskii [Багрицкий]
От морей ревучих
Balmont [Бальмонт]
Я мечтою ловил уходящие тени
Baratynskii [Баратынский]
Взгляни на звезды: много звезд
Пора покинуть, милый друг
Barto [Барто]
Я была в стране Суоми
Я дверь открыл своим ключом
Beckett [Бекетт]
It's on a plane that Harry tells me about his dog
Blake [Блэйк]
A flower was offered to me
It is right it should be so
Blok [Блок]
Поздний вечер
Bolkiseva [Болкисева]
Мы не просто друзья - нас подвесили вместе
Bowie [Боуи]
Baby, I dream between the blade and the tongue
The tactful cactus by your window
Brodsky [Бродский]
1900. A quiet year, you bet
1904. Things which were in store
As though the mercury's under its tongue, it won't
Winter night. Firewood
Вот я вновь посетил
Есть города, в которые нет возврата
Любовь сильней разлуки, но разлука
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку
Ночь встает на колени перед лесной стеною
Понимаю, что можно любить сильней
Смерть - не скелет кошмарный
Так долго вместе прожили, что вновь
Уезжай, уезжай, уезжай
Я был только тем, чего
Byron [Байрон]
She walks in Beauty, like the night
Chaif [Чайф]
Что-то мне как-то не так
Chichibabin [Чичибабин]
В январе на улицах вода
Живу на даче. Жизнь чудна
Между печалью и ничем
Меня одолевает острое
Cocteau [Кокто]
Rendez-vous derrière l'arbre à songe
Cocteau Twins [Кокто Твинз]
Brush by gracefully
Cohen [Коэн]
All summer long she touched me
Coleridge [Кольридж]
The body
Dante [Данте]
Земную жизнь пройдя до половины
Depeche Mode [Депеш Мод]
Your own personal jesus
Dickinson [Дикинсон]
Our share of night to bear
Dido [Дайдо]
I haven't ever really found a place that I call home
Dire Straits [Дайр Стрейтс]
It's a mystery to me
These mist-covered mountains
Eltang [Элтанг]
в молчаньи, будто в заточеньи
...Крохоборка, выплюни обол
серебро унести ли с собою? трать его, трать
то мается: вернуться ли, вернуть
Erenburg [Эренбург]
Как скучно в "одиночке", вечер длинный
Esteban [Эстебан]
Et peut-être que tout était écrit dans le livre
Evtushenko [Евтушенко]
Со мною вот что происходит
Farmer [Фармер]
Nager dans les eaux troubles
Fet [Фет]
Напрасно
Frenkel [Френкель]
В буднях великих строек
Gandlevskii [Гандлевский]
Лунный налет – посмотри вокруг
Опасен майский укус гюрзы
Garbage [Гарбидж]
avalanche is sullen and too thin
Watching the days slip by so fast
Gleizarov [Глейзаров]
Солнышко светит ясное
Grebenshchikov [Гребенщиков]
Если хочешь, ты меня полюби
Здравствуй, я так давно не был рядом с тобой
Много лет назад
Не успели все разлить, а полжизни за кормою
С арбалетом в метро, с самурайским мечом меж зубами
У меня были проблемы
Guillevic [Гильвик]
Иногда мы с тобой заходили
Gusev [Гусев]
Любовь, по Михаилу Бахтину
Hart [Харт]
You have come here
Hunt [Хант]
Jenny kissed me when we met
Isakovskii [Исаковский]
Где ж вы, где ж вы, очи каpие
С берёз, неслышен, невесом, слетает желтый лист
Ivanov [Иванов]
В тринадцатом году, ещё не понимая
Холодеет осеннее солнце и листвой пожелтевшей играет
Jozsef [Йожеф]
Indiában, hol éjjel a vadak
Légy fegyelmezett!
Jullich [Джуллич]
Many poets, tired of buttons and zippers
Kaputikian [Капутикян]
Мой сынок ещё едва лепечет
Karafiáth [Карафиат]
The gossip spread around like wildfire
Kassak [Кассак]
Esõ esik
Kazanova [Каzанова]
А у Лилички рвется коса до пояса
женщины жарки. мужчины жалки
нет, я не причастна к тебе. но я деепричастна
она выросла из детского голоса
Kenzheev [Кенжеев]
Есть в природе час, а вернее, миг
Нет, не безумная ткачиха
Kessler [Кесслер]
This is what you are
Khodasevich [Ходасевич]
Была жара. Леса горели. Нудно
Kibirov [Кибиров]
Днесь я не Данта и Омира
Что ты жадно глядишь на крестьянку
Kipling [Киплинг]
Father and Mother, and Me
Kochetkov [Кочетков]
Как больно, милая, как странно
Kolomenskii [Коломенский]
Да. Потом мы перебрались в город. Здесь
Kublanovskii [Кублановский]
Мы спасались в тонущей Атлантиде
Kushner [Кушнер]
Жизнь чужую прожив до конца
Leonidov [Леонидов]
Был обычный серый питерский вечер
Lermontov [Лермонтов]
Белеет парус одинокой
Lovelace [Лавлэйс]
Stone walls do not a prison make
Mandelshtam [Мандельштам]
Бессонница. Гомер. Тугие паруса
Когда городская выходит на стогны луна
Нeтъ, не луна, а свeтлый циферблатъ
Mars [Марс]
Salías del templo un día, Llorona
Marshak [Маршак]
Есть
Mashina vremeni [Машина времени]
Давайте делать паузы в словах
Maskaliunaite [Маскалюнайте]
Judas' kiss in the garden
Mayakovsky [Маяковский]
Один Париж
Me [Я]
ça me revient encore
Esõ esik [Перевод]
Et peut-être que tout était écrit dans le livre [Перевод]
Fa leszek, ha fának vagy virága [Перевод]
head
I am but a pagan
L'ardeur du soleil
Mikor van valóban vége [Перевод]
My tiny Tinker Bell
today
Winter night. Firewood [Translation from J.B.]
квартира, здравствуй, моя квартира
Нáро дúпа
ну все тут есть - и зелень лета, и луч заката
Сегодня проходим названья частей. Вчера [Перевод]
Ты приезжаешь иногда
Файербол бы
Mickey 3D [Мики 3Д]
Approche-toi petit, écoute-moi gamin
Min Min [Мин Мин]
Je dis que je vagabonderai
Mitiaev [Митяев]
А вчера приглашали попеть
Morrison [Моррисон]
Shake dreams from your hair
Nabokov [Набоков]
Next question
The room a dying poet took
Отвяжись, я тебя умоляю
Пустяк — названье мачты, план — и следом
Neskazhu [Нескажу]
Пачка сигарет
Okudzhava [Окуджава]
А мы с тобой, брат, из пехоты
Всю ночь кричали петухи
Здесь птицы не поют, деревья не растут
Pasternak [Пастернак]
Гул затих. Я вышел на подмостки
Коробка с красным померанцем
Мне снилась осень в полусвете стекол
Petofi [Петофи]
Fa leszek, ha fának vagy virága
Pink Floyd [Пинк Флойд]
Run, run, run, run, run, run, run, run
Pope [Поуп]
Oh come! oh teach me nature to subdue
Pound [Паунд]
See, they return; ah, see the tentative
Ptaha [Птаха]
В замерзающем доме я собираю себя в комок
Pushkin [Пушкин]
Любви, надежды, тихой славы
Роняет лес багряный свой убор
Что в имени тебе моем
Reed [Рид]
To-day we have naming of parts. Yesterday
Сегодня проходим названья частей. Вчера
Rice [Райс]
And so it is
Rimbaud [Рембо]
Elle était fort déshabillée
Rubin [Рубин]
Алиса умеет вязать. Алиса рисует в альбомах
Rushdie [Рушди]
At the frontier of your skin no dogs patrol
Ryazanov [Рязанов]
Господи, ни охнуть, ни вздохнуть
Samoilov [Самойлов]
Мы не меняемся совсем
Sapgir [Сапгир]
В Северодвинске помню я кафе
Приснились мне превратности такие
Shakespeare [Шекспир]
No more, but e'en a woman, and commanded
Then hate me when thou wilt; if ever, now
Tired with all these, for restful death I cry
Shatybelko [Шатыбелко]
взгляд закатывается под ноги словно монетка
Shinkarev [Шинкарев]
К станции электрички, шатаясь, Федор подходит
Sho [Шо]
Мохнатым шмелем
Shonagon [Сенагон]
То, что заставляет сердце сильнее биться
Shvarts [Шварц]
Мы с кошкой дремлем день и ночь
То, что Гуттен-станок
Sosnora [Соснора]
Рисование ню, если она как гипноз
Stevenson [Стивенсон]
I have a little shadow that goes in and out with me
Sting [Стинг]
A thousand years, a thousand more
Surkov [Сурков]
Бьется в тесной печурке огонь
Tanzer [Танцер]
Mikor van valóban vége
Tarkovskii [Тарковский]
Вот и лето прошло
Все меньше тех вещей, среди которых
И это снилось мне, и это снится мне
Отнятая у меня, ночами
Tiutchev [Тютчев]
Люблю глаза твои, мой друг
Нам не дано предугадать
Toth [Тот]
Essentially, it's undiscovered
Tsoi [Цой]
У меня есть дом, только нет ключей
Tsvetaeva [Цветаева]
А может, лучшая победа
Вот опять окно
Вспомяните: всех голов мне дороже
Вы счастливы? Не скажете - едва ли
Горечь! Горечь! Вечный привкус
Гришка-Вор тебя не ополячил
Рас-стояние: версты, мили
Свободно шея поднята
Сини подмосковные холмы
Tushnova [Тушнова]
Не отрекаются, любя
U2 [Ю2]
Is there a time for keeping your distance
UmaTurman [УмаТурман]
Словно стрела глухо стукнула, клювом ребра раздвинула
Undervud [Ундервуд]
Следи за ее левой рукой
Verlaine [Верлен]
Il pleure dans mon coeur
Voloshin [Волошин]
Пар вился струйкой
Vorontsova-Jurieva [Воронцова-Юрьева]
Когда озвереем от счастья и захочется дрязг и свар
Voznesenskii [Вознесенский]
Не возвращайтесь к былым возлюбленным
Vysotskii [Высоцкий]
Наверно, я погиб. Глаза закрою - вижу
Walrus[Валрес]
возьму барабан и чужую флейту
линяет ночь в застиранный дождем
ну что же ты
пожалей меня, что ли - иногда это бабам нужно
с тобой ничего не случится с тобой ничего
слушай, короче, уже не до шуток. разве
там, под снегом, кемарит моя затяжная тайна
ты не существуешь, но это не
я забыл язык
Yeats [Йейтс]
All things uncomely and broken, all things worn out and old
Yurov [Юров]
Что-то слепое
Zabolotskii [Заболоцкий]
Сидит извозчик, как на троне
Zemfira [Земфира]
Ее звали мечтой
Мне приснилось небо Лондона
Щербатая луна
Подписаться на:
Сообщения (Atom)