Это кто идет по улице, семеня?

Это я, Господи, здесь давно уже нет меня,
это боль в суставах, хотя способность чувствовать боль
притупилась, или она не столь
существенна, потому что процесс ходьбы
невозможен в направлении от судьбы.

Нужно ходить, они говорят, нужно гулять,
три километра, четыре часа на свежем воздухе, блядь,
надо мной летают Эринии в окружении сартровских мух.
Говорят, существует морфий для облегчения мук,
но морфия нет ни в аптеках, ни, тем паче, в аду.
Это кто идет по улице семеня? О, Господи, я иду...

Борис Херсонский
2014

Не відкриюсь недоброму. Те, що намарила тихо, -

Втеча в позатутешнє, в доступні душі безодні...
Та пізнавши тебе, я інакше - жива - дихаю
В часі цьому і тому, немов у руці Господній.
Двопосутність єдиного - перша з умов або істин
Мого вміння любити і, зрештою, мати схиму.
Я навчилась, пройшовши всі кола душі і міста,
Замовкати словами - і жити уже не ними.

Маріанна Кіяновська
2014

Долгая жизнь завершается плачем

о доме – пепел давно развеян...
Господи, если все так, как мы верим,
верни ей тех, кого она кличет,
о ком плачет в смертном тумане:
о папеньке, маме...
Ведь Млечный Путь – та же небесная Волга,
только сады в звездной степи не сжигает ветер,
а дом, где она росла, невесом и светел,
и каждую ночь, задыхаясь от счастья,
она выбегает навстречу мне,
еще не рожденной тени,
с темной земли на нее в небесах глядящей.

Елена Игнатова
2014

Она мне пишет: я понесу цветы к обелиску,

я возложу цветы к обелиску, вернее к огню,
жизнь это - дрянь, я отношусь с презрением к риску,
Да, я знаю, сейчас в Одессу ползут танки и БТРы,
на них нас убивать едут фашисты-бандеры,
Вот, она мне пишет все это и другую фигню.
Читаю и думаю: славно, что ты со мною не говорила
в течение многих лет, считай, что прошли века,
не писала, не видела моего бородатого рыла,
не читала моих стихов - есть же Лермонтов, Евтушенко,
а я, если вдуматься хорошенько,
стал престарелым пособником бандеровского силовика.
И я ей пишу - посидела б ты дома, бабка,
сомкнутый строй спецназа - это уже не для нас,
а сам вспоминаю - она - как швабра, а я - как тряпка,
вместе с ней мы бы смыли кровь с Куликова поля,
и Александровского проспекта, будь моя воля,
но история продолжается - и между нами спецназ.

Борис Херсонский
2014

Человек не актер, а мишень, земля - не театр, а тир.

Что внутри человека, то и вовне.
Слишком долго душа обитала среди ненавидящих мир.
Я толкую о мире, а эти клонят к войне.

Вражда словно камень во вращающейся праще.
Напрягаются мышцы. Наливаются кровью белки.
А я все толкую о мире, знаю сам, что вотще,
а эти уже у границ выстраивают полки.

Борис Херсонский
"Мотив псалма"
2014

О как держать мне надо душу, чтоб

она твоей не задевала? Как

Как на охоте, свесившись с коня,
король стакан хватает, чтоб напиться,
и как владельцем с памятного дня
он под стеклом реликвией хранится,
вот так судьба, возжаждавши, подчас
подносит Некую к губам и пьет,
и, осушив по каплям, отдает
тому, кто в жалком рвении, боясь
ее разбить, хранит всю жизнь в витрине,
где ценности хранятся под стеклом
(иль то, что он считает таковыми).
И там она с тех пор стоит доныне,
и слепнет, и дряхлеет с каждым днем -
вещь, безделушка - наравне с другими.

Райнер Мария Рильке
1910е
перевод
Константин Богатырев
(род. в 1925, убит госбезопасностью в 1976).

как разговаривали помногу,

пили вино из хрустальных чашек,
жизнь была долгой, долгой
и нашей, нашей.

как мне ее было мало, мало,
как потерять боялась.
что-то осталось еще, в карманах
фантиком завалялось.

ниточкой тоненькой развязалось
и расплело сети,
утками серыми разлетелось
над зеркалом исети.

Елена Сунцова
2014

О, как я поздно понял,

Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что порой напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься.

Давид Самойлов
1963

Зима на убыль. Ветер тянет мыльней,

Зима на убыль. Ветер тянет мыльней,
грязь чавкает со вкусом под ногою,
дрожащее пространство и нагое
для глаз затруднено, преизобильно.
Поэт со мной, москвич с лицом изгоя,
взглянув окрест, проговорил: "Морильня".
Но поcмотри - телесность, кротость, страх,
предродовое напряженье воли
я чувствую и в поле, и в холмах -
как роженица, путаясь в подоле,
земля в своих границах и морях
встречает полдень в крепости и боли.
Поэт застыл с улыбкою слепой,
над нами к небесам восходит птица...
- И наша жизнь, - я говорю, - постой,
как капля хмеля в чаше золотой,
Бог ведает, во что пресуществится
в отчизне милой, родине святой.

Елена Игнатова
2014

Наши дети, Мария, растут, будто трава:

Ладони мозолисты, острижена голова,
на остановках с утра - неприкаянны, как пираты -
временная прописка, и страна - чуть жива.
Страхи у них свои, свой в почете закон,
им не нужны перемены, а запрет им смешон.
Какие могут быть перемены в том, чего нет на свете,
какие запреты могут быть в час похорон?
А Сын твой, Мария, говорит чуднЫе слова,
видит знамения, о его чудесах - молва,
что сила в любви - утверждает упрямо,
как будто из этой любви произрастает трава.
Говорит, что законов тьма - не видно ни зги.
что страхи наши призрачны, как ложь, если можешь - не лги,
что враги появляются среди нас потому лишь,
что мы сами ведем себя, как враги.
Впрочем, мы сами знаем наших врагов,
знаем сколько их снует вдоль берегов,
сколько их работает на наших заводах,
сколько их почитает наших богов.
Кто их привел, скажи, на наши поля?
Какого беса их терпит наша земля?
Для чего нашим детям разглядывать их аусвайсы -
с визой страны, куда Макар не гонял теля.
Почему же, Мария, твой сын липнет к этим чужим,
объясняет им из каких зубчаток, каких пружин
небеса над нами составлены этой ночью,
разговаривает с их женами и улыбается им?
Говорит, не бывает чужих там, где такая тьма,
где полгода дожди, а потом полгода - зима,
говорит, что чужими нас делает наша гордыня,
она сама нас находит и убивает - сама.
А потому наши дети просят тебя передать Ему
пусть проваливает отсюда в свою непроглядную тьму,
и всех чужеземцев пусть с собою прихватит,
тех, кто верит ему не ведомо почему.
Пусть проваливает отсюда, подалее от греха,
иначе мы пустим в небо красного петуха,
пусть огнем горят их синагоги и храмы,
все молельни, где говорится непонятная нам чепуха.
Пусть забирает послания, свитки, Библию и Коран,
За мосты пусть уводит этих несчастных цыган,
все этих муфтиев, всех попов и раввинов,
если есть куда увести этот безумный стан.
Пусть уводит их и сам пусть проваливает налегке,
покуда пожары не вспыхнули! Те, кого он к руке
прибрал, кого приручил - могут не сомневаться -
мы все равно утопим их в ближайшей реке.
Пусть забирает отсюда этих несчастных людей,
пусть тешит их какой-то одной из своих идей.
Но пусть вернется потом, чтоб спасти от смерти
если не нас, то хотя бы наших детей.

Сергій Жадан
Перевод Бориса Херсонского
2014

Наші діти, Маріє, ростуть, ніби трава:

чорні робочі долоні, стрижена голова,
зранку стоять на зупинках, неприкаяні, як пірати –
тимчасова адреса, країна напівжива.
Мають свої страхи, шанують свій закон,
не потребують змін, сміються із заборон.
Які можуть бути зміни в тому, чого не існує,
і які заборони можуть бути під час похорон?
А ось твій, Маріє, син говорить дивні слова,
бачить різні знамення, чинить різні дива,
стверджує нам уперто, що сила в любові,
так ніби саме з любові росте трава.
Говорить, що жодні закони не мають ваги,
що всі наші страхи примарні, наче сніги,
що вороги між нас з’являються лиш по тому,
коли ми самі поводимось, як вороги.
Але ми самі знаємо своїх ворогів.
Знаємо, скільки їх снує вздовж берегів,
скільки їх працює на наших заводах,
скільки їх звертається до наших богів.
Хто їх привів, скажи, на наші поля?
З якого дива їх терпить наша земля?
Чому наші діти, скажи, повинні дивитись
до аусвайсів їхніх – хто вони й звідкіля?
А ось твій син чомусь завжди поміж чужих,
пояснює їм із яких важелів і пружин
складається небо над нами цієї ночі,
виховує їхніх дітей, сміється до їхніх дружин.
Не може, каже, бути чужих там, де така пітьма,
де пів року тривають дощі, а пів року – зима,
чужими нас, каже, робить наша погорда,
вона сама нас знаходить і вбиває сама.
І тому наші діти просять переказати йому:
хай забирається звідси в свою пітьму,
і хай із ним забираються всі ці чужинці,
всі, хто вірить йому невідомо чому.
Хай забирає всі їхні книги, сувої, листи,
хай забирає ромів і виводить їх за мости,
муфтіїв і рабинів, книжників і провидців –
хай виводить звідси, якщо має куди їх вести.
Інакше ми пустимо в небо важкі дими,
спалимо їхні базарні будки й молільні доми,
їхні гіркі синагоги й ламкі мінарети,
всі ті чорні місця, яких не розуміємо ми.
Хай їх виводить і сам забирається теж,
хай не чекає початку нових пожеж,
хай пам’ятає, що всіх, хто залишиться з нами,
ми все одно топитимемо вздовж узбереж.
Хай забирає звідси всіх цих людей,
хай тішить їх якоюсь із власних ідей.
Хай повернеться згодом, щоб врятувати
якщо не нас, то хоча би наших дітей.

Сергій Жадан
2014