суббота, августа 31, 2019

пухом земля но земля не перина

в черную рамку портрет обрамить
на гвозде в Елабуге висит Марина.
стихам на полке вечная память.
тогда изустно и в распечатках
теперь свободно но кто откроет
мне снится она в кружевных перчатках
псателям-сукам посуду моет
мне снятся мерзавцы в парадном зале
палачу аплодируют стоя
посудомойкой ее не взяли
она была иного покроя
и в ком порождала грешную похоть
и кого она в объятьях сжиимала
Мандельштам ее загорелый локоть
целовал и все ему было мало
и всех великих грешные лики
в венцах терновых сияют ныне
и вкус кладбищенской земляники
вечной памятью о Марине.

Борис Херсонский
2019

четверг, августа 15, 2019

эй успокой свою смерть привяжи свою свору


выключи огни на фабрике грёз
если спуститься к реке и лечь в её воду
к ночи она принесёт тебя в евросоюз
может в польшу к карпенко лекух белову
может и дальше никто тебе не указ
если и это не блюз скажи мне мама
что тогда блюз?

четыре четверти нету их ненаглядней
нет и отвратней и не было никогда
пой прямо в воду побулькай еще прохладней
так говорят мадди уотерс и пел с водой
и от её густоты от запаха цвета
смазывались дороги и города
мама скажи мне если не блюз и это
что тогда да?

эта брусчатка оружие пролетариата
праздник земли оправдание конских жил
это тёмная музыка вшистка клята
музыка та которую заслужил
встань из реки и выйди к людям без мата
бомж или беженец где ты ещё не жил
если и это не блюз зачерпни мне мама
гальку и ил

[Если спуститься к реке и лечь в воду, к ночи она принесёт тебя в Евросоюз.
(Роман Ромов)]

Геннадий Каневский
2019


суббота, августа 10, 2019

Теперь мы опять отдыхаем на бревнах.

Золотыми обрезами лучатся их спилы.
Щагреневые жуки вползают им на поверхность.
Коленчатыми ногами пробуют они воздух.
Намагниченными усами познают протяженность.
Само бытие дрожит у них в брюшковине,
И солнечный рассол впитывают их крылья.

Мы сидим тихо, словно нас нету.
Махорочный дым наш покачивает два стебля,
Чтоб доказать птицам, что мы существуем.
Бумажные облака протекают над нами,
И мы пытаемся проследить их полет, не мигнувши.
Потом я говорю медленно, как засыпая:
— Вы очень любите вашу мать, Herr Генрих?
— Ja, — отвечает он, — Ja, ich liebe Mutter.
Meine Mutter arbeitet «Астория».
— Но вы слишком любите растения, Генрих,
И мы теперь самые худшие из коллектива,
Мы роем рвы, чтобы ходить ниже поверхности.

Оцепененье жуков кажется бесконечным.
Зной потрескивает в травяных сухожильях.
Огнистые горицветы обугливаются от солнца,
Их смолистые стебли тают как восковые.
— Не есть, — возражает мне Генрих, — nein, Genosse.
И он показывает на свои ноги для оправданья.

Сапоги его скрючены, как два прокаженных,
Это не сапоги, это «Я» и не «я» Авенариуса.
— О, — говорю я, — зачем вы бежали в Россию?
Вы — садовник, а у нас .мало времени для украшений,
Вы можете возвратиться на родину за сапогами...

— Родина, — произносит он и поднимает лопату.
Солнечные занозы перемешаются в бревнах.
Жуки переползают с места на место,
Их коленчатые лапы вывернуты наизнанку.
— Die Heimat, — повторяет он, поднимаясь.

Леонид Лавров
Из «Записок о невозможном»
1933

пятница, августа 02, 2019

Вот белоснежная вершина.


На ней стиральная машина.
В ней очищает русский стих,
чью глубину я не постиг,
очаровательный мужчина -
с восточной мудростью в глазах.
Ликуйте, музы! Се - казах.
А у разбитого корыта
сидят соперники Бахыта -
и юноши, и старики,
а в том корыте - ни строки,
ни образа - лишь зависть злая
порочит сына Шкурулая.

2.

Все так. Без зависти и страха
семит не смотрит на казаха.
Сиди, еврей, деньгу считай.
Казах восходит на Синай.
Он - сын небес, мы - дети праха.
Он радостен, мы - дети плача.
И я, обрез в кармане пряча,
иду, печальный, на базар,
одесский бледен мой загар.
С казахом рядом полукровки
ползут, как божии коровки.
В стихах их ужас и распад,
унылый лад, кромешный ад,
а рифмы - грубы и неловки.

3.

И я, бандеровец прилежный,
был бледный пленник страсти нежной,
и где ты, память юных дней,
когда отрадою моей
была прекрасная казашка.
В руке моей цвела ромашка -
не любит, любит... Лепестки
летели прочь с моей руки.
Так, Джамиля! Иная ныне
у нас судьба. И как в пустыне
пророк библейский, так Бахыт
одним лишь русским словом сыт,
вновь привлекает наши взоры,
как злостных альпинистов - горы.

4.

Печальна участь графомана.
Блуждает он среди тумана.
Ему не в радость летний зной.
О Муза! Посиди со мной -
взывает громко он - но муза,
страшится этого союза,
но сладок ей союз иной.
Нет! Не советский, но высокий!
С казахом ветреным вдвоем
ты коротаешь день за днем,
он сын Востока хитроокий,
ему мы славу воспоем.
Он - словно парус одинокий
в тумане моря голубом.
И я пишу ему в альбом
сии возвышенные строки.

Борис Херсонский.
"Ода высокоторжественная в честь дня рождения Бахыта Кенжеева (Bakhyt Kenjeev)"
2019

четверг, августа 01, 2019

на берегу никому не известного моря жил седовласый старец.

каждый вечер он выходил ловить рыбу,
резвую, как сталь, и опасную, как кинжал.

так и в этот вечер он вышел навстречу сверкающим волнам —
и пучина всмотрелась в него. но злобе было не место в его сердце.
старца звали кимвал.

солнце садилось так низко, что было больно смотреть,
а рыба плескалась по-прежнему:
химеры, гекаты иного неба, иных знаков, спускались им на головы.

«да, иных знаков», — повторял старец.
«иных, иных», — вторили рыбы.

что если мы никогда сюда не вернёмся?
что если мы никуда и не уходили с этого берега, из этой злобной пучины?

сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода. сочилась вода.

«да, вода сочилась, но что было после?» — спрашивал старец.
«единственное, чем мы обладаем по праву, это МЫ ВСЕ ЗАБЫЛИ», — вторили вторили рыбы.

так старец очутился посреди никому не известного моря —
где-то на границе присутствия и забвения.
он побрел по воде. странно, дна и ног не видать,
но путь расстилается как память о пути.

мрак протягивал ему свои щупальца.

Мария Клинова
2019