Поэзия, говорят, такой невеселый цирк,

Или как если бы Тарковский снимал ситком,
Допустим, Чендлер вспоминает родителей, и, кувырк,
В эпизод вставляют "Зеркало" целиком.
Довольно уныло, но взгляда не отведешь,
Вроде как черная и медленная вода,
Лежащий кот, либо лежащий еж,
Либо другая животная красота.
Либо ребенок смотрит в телеэкран,
Откинувшись на диване, пульт под рукой,
По экрану скачут свинья, пингвин и баран,
Но комната полна скукою и тоской.
Ребенка зовут, и он уходит во мрак,
Оставляя все на своих местах,
Стихи на читателе отпечатываются, как
Диванная ткань на детской заднице и локтях.

Алексей Сальников
"Поэзия, говорят, такой невеселый цирк"
Из книги "Кот, лошадь, трамвай, медведь"
2019

Это был журнал или «Работница», или «Крестьянка»,

Самое интересное, что, несмотря на название, стихотворные подборки там были неплохие (по крайней мере, лучше, чем в «Молодой гвардии»).
К каждой стихотворной подборке прилагалась фотография автора.
Все поэты мужчины или смотрели на фотографа с таким видом, дескать,
Видишь ли, поэзия дело нелегкое, смотри, как жизнь меня потрепала,
Или с задумчивым прищуром глядели куда-то мимо фотографа.
Все женщины походили на Симонову, Санникову или Изварину.
Однажды там опубликовали подборку без фотографии, но с большим заголовком
«Из забывших меня можно составить город».
Детское воображение эта фраза, конечно, поражала,
Но теперь, когда я сам из тех, кто глядит мимо фотографа,
Меня удивляет, как Бродского не порвало от собственного пафоса, когда он придумал эти слова.
Еще подумалось, что он вообразил, будто, слегка прищурившись, произносит эти слова в салуне на Диком Западе, и работница салуна одобрительно улыбается, услышав, что он сказал.
Господи, да из тех, кого я сам забыл, можно составлять области, автономные округа.

Алексей Сальников
2016

Еще одна, о юность, промолчит.

Твердила нет, зачем слова, бери как есть.
Хотела белой скатерти, свечей, фарфора,
теперь всего хватает. В то же время
она лишь кальций под лужайками
Коннектикута, Новой Англии, Уэльса.
И Калифорнии. Как много чаек мертвых
хранит твое дыхание над Беркли.
Как долог взгляд через залив,
как много вспомнится, пока
достигнет небоскребов.
Как мало знанья в нашем разделенном –
историей и океаном, бездна —
дитя обоих. Да, моря слагаются из течей.
История из праха, в этом суть.
Любовь скатерку стелит простыней,
двумя руками приближая песни.
Нам нашу наготу нельзя сносить.
Так много сложено в одном объятии,
здесь столько солнца, зелени и ягод,
подземных льдов и рек, несущих этих
слепых щенят, какими были мы на кончике луча,
в руке судьбы или чего-то больше,
бессмысленного, как всё наше время.
Двоих тебе родить, троих. Отныне
бум океана станет лучшей колыбельной
для наших нерожденных, для меня.
Пересекая небо мерзлотой, когда
решишь мне отогреть свой поцелуй,
вместе с империей отыгранной у стали,
я здесь, я на лужайке камень твой.

II
Одна всегда молчала, как судьба,
курила, думала, два слова иногда обронит,
неизменна, как расплавленная вода.
Звезда ее отлита из свинца.
Беременна, встает у зеркала
и зажигает огненные горы.
И горькую улыбку свирепой рабыни.
В Сокольниках еще звенят ее коньки,
скрежещет тормоз зубчатый и пируэт.
Где истина? В лыжне, бегущей вдоль
сожженных взрывом газопровода берез.
В путях Казанского и Ярославского,
в хорьковой жаркой шубе
Москвы палатной, по бульварам
родным раскиданной. Сережка
отцветшей липы за виском,
столь близко нагота и песнь спартанки.
Как я рубился за тебя, один Господь, один.
В Томилино заборы дачные сиренью сломлены.
Теперь я далеко, где и мечтал, на самом крае
пустыни, лишь; я прикоснулся:
«Такая клятва разрывает сердце».
И солнце в волосах, и эта стать, любовь,
колени, плечи, бедра, этот шёлк.
Здесь горизонт пробит закатом.
Здесь Нил течет, а я на дне, здесь Троя.
Здесь духов больше, чем людей.
Здесь жернова смололи вечность.

Александр Иличевский
"Из судового журнала"
2019

Сил нет, как зима достала.

Молодые тюльпаны лежат бессильно.
Ввела войска и навеки застряла
Как Наполеон Б. в России.

Любовное собирательное
Шепчет: вернись, вернись.
Эмбриональное бессознательное:
свернись, гусеничка, свернись.

Дарья Баранова
aka Belka Brown
2019

В ночи квадратной, тёплый и живой,

Стоит Господь с отвёрткой крестовой
В кармане, в шапке, ожидая чуда,
Когда начнёт трамвай сороковой
По улице побрякивать оттуда.
У тишины костяшки домино
Расставлены, и стоит полотно
Трамвайное подёргать – и повалит,
Запрыгает по чашечке зерно,
И волны, волны поплывут в подвале.
Господь считает в темноте до ста,
Вокруг него различные места
Под фонарями замерли безруко,
Бог неподвижен, и к нему вода
Сочится в сердце с деревянным стуком.

Алексей Сальников
2004

сырее сыра, жёваной промокашки, носа,

более серый, чем дым, свинец, крыса, вода —
снегопад, смыкающий шестерни и зубчатые колёса,
трамвай идущий, налипший на провода.
сидят пассажиры, падает снег, идут моторы,
краснеет надпись «ГК», мужик стоит на углу,
апельсиновое молчаливое пятно светофора
так и остается разбрызганным по стеклу,
по каплям стекольным в шахматном их порядке,
или в беспорядке, или в порядке лото.
похоже, что всё на свете играет в прятки,
да так давно, что и не ищет никто.
но как бы то ни было — каждый глядящий
на это со стороны или изнутри, устав слегонца,
не забывает заводить музыкальный ящик,
читай шкатулку, чтобы всё это двигалось без конца.

2
вот мы стареем, вот мы почти генсеки:
обрюзгшие педы, помятые лесби, неспившиеся гетеросеки,
пожизненные КМС, не только от физкультуры,
кегли, не выбитые раком и политурой.
если требуется кому-то звёздная мера — вот она мера:
Брюс Уиллис, всё более смахивающий на Гомера
Симпсона, стоящего вроде столба соляного или же пыли
типа «d’oh!», «ах ты, маленький...», «у-у, кажется, мы приплыли».
настолько ты старый, что путают с Мережниковым,
что точкой на карте
видишь себя, пробегая рощу, ища инфаркта,
пока снегопад дымится, почти поётся,
смыкая за тобой шестерни, зубчатые колёса.

Алексей Сальников
2006