Из всех предложенных я выберу одну.

Не ту - кровавую, старушечью - не ту.
Не долгую, а лучше - на ходу.
Упал на снег, рассыпался в звезду.
Но если б можно было выбирать.

А дальше так: обычный русский лес.
Ой, мамочки, как я сюда залез.
Какие сосны, прадед вырос дубом,
А дед - орешником, я этот лес
Целую в листья, корешки и губы.
Здесь можно много: я могу летать.

Но как ужасно ожиданье мертвых:
Они скучают в тёмной древесине
И тянут ветки к тем, кто ходит
В лесу живых, качается, потеет.
Вот если бы у смерти было тело,
Оно бы не могло качаться и потеть.

А я могу краснеть и зацветать.
Наверное, мне вырастать рябиной.
Но лучше волком, а не деревом лежать -
Искать своих, кусать живых, любимых.
Я не умею выбирать.
Я не имею права выбирать.
Но если б было можно.

Максим Жегалин
2019

я говорю тебе не ходи по воде сворачивай не ходи

кипячу чайник кипячусь сворачивай кричу сворачивай – наугад.
я не вижу тебя я не знаю есть ли ты есть ли где-
сзади меня впереди –
друг ли ты мне дорог ли мне друг ли брат.
не ходи говорю туда
не ходи по мокрой воде.

там за лесами горы в лесах живут
красавицы спящие-
во сне поворачиваются на живот
хлеб жуют
смотрят сны про тебя - идущего по воде –
морщат рот
ищут тебя глазами закрытыми - где ты где.
кипячу чайник кипячусь кричу громче весел громче ветра кричу громче всех
вот он вот.
кручу на пальчике нитку так веретено
вертят принцессы в сказках и на бобах-
какая буква выпадет какое имя тебе дано–
живущему у них в снах –
у меня на губах.
нитка кончается - вот оно вот оно.

на букву такую нет никаких имен.
кипячу чайник форточку опечатываю – разглядываю карниз –
вода течет отовсюду, со всех четырех сторон –
в глаза, вдоль ладоней моих, на живот и – по бедрам - вниз.

Маша Глушкова
2005

и каждый бывший возлюбленный

за собой ведет призрачного коня,
на седле которого дорогие ткани как непрожитые годы жизни
смутные тени смущенного времени
сталкиваешься с другим, а значит, с самим собой
прошлым:
той самой хромающей женщиной в коридоре с четками на груди,
по странному посматривающей в окно,
и хочется сказать ей, что все наладится,
на самом деле, она перестрадает саму себя и начнется заново,
как начинается ежесекундно мир.

Егана Джаббарова
aka
Egana Cabbarly
2018

Стол, за которым сидит река, два старика на одном причале,

сыр – это бабочка молока, смех – это гусеница печали,
что происходит в твоих словах: осень, чьи листья, как будто чипсы,
тьма – это просто влюбленный страх, это желание излечиться.

Мы поплавками на сон клюем, кто нас разбудит, сопя носами,
волк, заглянувший в дверной проем, окунь с цветаевскими глазами,
звон колокольчика над волной, новой поэзии сраный веник,
мир, сотворенный когда-то мной, это отныне – пустой обменник.

Вот он стоит на исходе лет, шкаф, предназначенный быть сараем,
в нем обитает один скелет, судя по библии – несгораем,
пьет и отлеживает бока, книги – рассыпались, одичали:
сыр – это бабочка молока, смех – это гусеница печали.

Александр Кабанов
04.11.2018

Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,

и хор в нашу честь не споет...
А время торопит - возница беспечный, -
и просятся кони в полет.

Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
не смолк бубенец под дугой...
Две вечных подруги - любовь и разлука -
не ходят одна без другой.

Мы сами раскрыли ворота, мы сами
счастливую тройку впрягли,
и вот уже что-то сияет пред нами,
но что-то погасло вдали.

Святая наука - расслышать друг друга
сквозь ветер, на все времена...
Две странницы вечных - любовь и разлука --
поделятся с нами сполна.

Чем дальше живем мы, тем годы короче,
тем слаще друзей голоса.
Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,
глаза бы глядели в глаза.

То берег - то море, то солнце - то вьюга,
то ангелы - то воронье...
Две вечных дороги - любовь и разлука -
проходят сквозь сердце мое.

Булат Окуджава
1982

ты, - говоришь мне, - не ложись рядом со мной, ступай прочь,

открывай окошки, отдергивай занавески, плачь,
иди по свету лунному, становись точь-в-точь –
точка на небе звездном. рожай дочь –
в дальних краях и странах, где жив ковыль,
где вдох на выдох сбивается, сны - в пыль,
где покосились крыши чужих дач -
рожай детей, отдергивай занавески, плачь.

так утираю слезу рукавом вдоль -
ниже щеки - туда, где дрожит ладонь,
держит ли, отбивает ли такт, издает стук
сердце мое,
падает под каблук, соскальзывает с пальчиков, падает, мнет ковыль –
мальчики. дачники. превращается боль в быль.
занавески бьют по лицу - не отнять рук –
превращаются сны в пыль, превращается быль в боль.

Маша Глушкова
2004

В этой сказке выпало мне подработать Шахерезадой,

Горькоглазой темноязыкой унылозадой,
Полной песка и пепла песка и пепла,
Но по мере свивания текста выросло и окрепло
Тело моих скитаний презентабельным стало скисло
В горечь речь простокваши
Исполнилось квази смысла.

Шахрияр не казни меня.

Не потому что тоже
Как и сотни других, я искала тебя на ложе
Утоляя бореньем воли ночные страхи
Не потому что мне неохота плахи
Вонь почувствовать лезвия и прощанья негу

Не казни потому что со мной по снегу
( что это снег? Он любопытствует но скорее вЯло)
Ты уйдёшь со мною,

Как старое одеяло,
Снег в моем краю желтоват сероват, следами
Испещрён неведомыми,

Как после пожара в дыме
Все хлопочут уже ненужные миру тени,
Снег в моем краю
Обрамленье предел хотений:

Не казни меня.

Пока я говорю
О вулкане-рыбе
О вагине подземной которая вход в Магрибе в усыпальницу демонов
О кошке царице яда,

На тебя проливается морок печаль услада
Утешение
вот ты и слово и вот ты снова
Белый сонный младенец,
Всему основа в тёплом доме что только тобою дышит,
Пёс храпит ,повивальник вышит,
Бабка гладит лицо твоё, мудрая и живая,
От несносной нежности подвывая.

Я ещё говорю
Не казни меня
Лал сияет
Слово невысказанное зияет
Как жемчужину в рот тебе положу за щеку
Как себя в огонь твой
чтоб длился, —
Бумажку щепку

Полина Барскова
2018

Ты подбираешь меня, золотую монету, почти потерянную,

и трешь между большим и указательным пальцами.
Я стараюсь быть новым, пытаюсь даже слегка блестеть.

Ты проверяшь мою изначальную стоимость,
рассматриваешь портрет, отчеканенный на мне:
я вырастаю, почти настоящий император.

Этого недостаточно. Ты склоняешься надо мной,
ударяешь, озабоченно вслушиваешься, я издаю для тебя
свой самый чистый звук, почти без примеси.

Под конец, как опытный меняла,
ты надкусываешь меня: может быть, погнется
это фальшивое золото.

Я тверд, выдерживаю испытание: хоть не золото,
но вполне сносный сплав. Теперь ты можешь
со спокойным сердцем меня потратить.

Dan Pagis. "A New Lover". 1980s
Дан Пагис. "Новый Возлюбленный"
Перевод Alexander Barash

С чужой женой, украв ее у мужа,

ночную водку дружно пили мы,
стаканы поднимая как оружье
от подступающей к окошкам нашим тьмы.

Усталость нас обоих затворила.
Но дождь пошел и я глаза открыл.
Она слова ночные говорила
и я слова ночные говорил.

Но было там одно, одно в предмете
(а дождь все шел, блестя как чешуя),
что оба мы лишь брошенные дети:
она и я, она и я, она и я.

Евгений Вензель
1981

Как я пифийствовал. Но ныне

я не пифийствую. Давно
стал прозрачен, как водка в графине,
чтоб всякий бездельник разглядывал дно.
Я был далек - а стал я - Коломяги.
Я плешь поставил на постой.
И на простецкой вывожу бумаге
простецкое простецкою рукой.

Евгений Вензель
1977

Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,

в городском полумраке, полусвете,
в городском гаме, плеске и стоне
тоненькая песенка смерти.

Верхний свет улиц, верхний свет улиц
все рисует нам этот город и эту воду,
и короткий свист у фасадов узких,
вылетающий вверх, вылетающий на свободу.

Девочка-память бредет по городу, бренчат в ладони монеты,
мертвые листья кружатся выпавшими рублями,
над рекламными щитами узкие самолеты взлетают в небо,
как городские птицы над железными кораблями.

Громадный дождь, дождь широких улиц льется над мартом,
как в те дни возвращенья, о которых мы не позабыли.
Теперь ты идешь один, идешь один по асфальту,
и навстречу тебе летят блестящие автомобили.

Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,
шелестя платьем, тарахтя каблуками, многоименна,
и ты остаешься с этим народом, с этим городом и с этим веком,
да, один на один, как ты ни есть ребенок.

Девочка-память бредет по городу, наступает вечер,
льется дождь, и платочек ее хоть выжми,
девочка-память стоит у витрин и глядит на белье столетья
и безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни.

Иосиф Бродский
посвящение Дмитрию Бобышеву
(год написания неизвестен)

Напишешь стихотворение, похожее на предыдущее,

на обратном пути заглянешь в чужое окно:
ничего не делают, отталкивают, вздыхают,
как всегда, кажутся сном.

Вот так вот и проходит маленькая моя
жизнь – от взгляда тайком
до стихотворения, похожего на меня,
и остается в нем.

Екатерина Симонова
2018

вбегает мертвый господин

он так один

он так один никто не понимает
собака лает

он и хотел бы время удалить
да вот приходится вбегать и снова жить

он так один у смерти на крючке
и гёте гёте в рюкзачке

Александр Скидан
2018

Дождь падает в Тель-Авиве утром в июне.

Падает у меня перед глазами, а не на самом деле.
На темные деревья и придавленные дома на улице Райнес.
Утешительный дождь, как сон в колыбели.

И лицо мокрое от благословения, и губы смяты,
и ступенчатый свет опирается на края зданий.
Тысяча лет перед глазами как день вчерашний,
и прошедший день впитался в выцветшие панели.

Цветение этой любви будто сыпь на предплечье,
мед инжира на языке, и колет в нёбе –
и вся плоть говорит, как телефонный аппарат,
и мнимый дождь своим благом осыпается в теле.

Меир Визельтир
2018
пер. с иврита Александр Бараш

так бабочка хотела быть монахом

как женщина хотела быть семьёй
самоубийца - прахом
земля - змеёй

самозабвенье вымысла и смысла
распятого между сейчас и тут
где радуга над липами повисла
где молятся и числа чтят и чтут

Алексей Колчев
2000е

рабин

рыбин
скажи мне ребе
среди ям и рытвин
облаков хорошо на небе?

щучкой зоркой
хожу а дышать мне нечем
будешь Богу опоркой
вымыслом человечьим

Алексей Колчев
2000е

В доме для инвалидов и бедноты

им иногда устраивают и танцы,
в доме, где говорят вам навскидку «ты»,
кружит старик пожилую соседку Басю.

Держит ее за талию первый класс,
в чистый костюм с рубашкою приоделся,
Басечка, Бася не сводит туманных глаз,
пусть и не лучшее время, а также место.

Сдвинули в аудитории ряд столов
к окнам со шторами из полосатой ткани,
тихо танцуют они средь других миров,
кружатся слепленные пузырьки в стакане.

Черный рояль фирмы «Стейнвэй энд санз» открыт,
пахнет духами и пудрою, пахнет виски,
лампочка на потолке высоко горит,
не растравляй без нужды, брат Баратынский.

Катя Капович
2018

В древности звери и птицы знали греческий и латынь.

Классическое образование было частью природы.
А двуногие в латах прятались за стенами твердынь:
домашние хищные звери лишали себя свободы.

Звенели щитами, кололись копьями, лили с башен смолу,
а если и обучались, то - со скрипом, как говорится,
и души их были брошены во внешнюю мглу,
где не рыщут разумные звери, не летают разумные птицы.

Что этим двуногим известно о гармонии сфер,
о мире, в котором нет ни унижения, ни привилегий?
Запеклись на волчьих зубах Вергилий, Катулл и Гомер,
и в птичьих клювах - Овидий, божественный клекот элегий.

Борис Херсонский
2015

Ах, Вермеер, конечно, умеет, но и с Брейгелем не пропаду,

Рыбаки, будто птицы, чернеют на иссверленном мартовском льду,
Деловитое братство-сиротство. Долгожданный субботний покой.
Волга-Волга – чей вздох раздается над великой мордовской рекой?

Что им бог, безобидным, готовит? Чем поддерживает на плаву?
Для чего они вдумчиво ловят, как любовь, золотую плотву?
Не выпытывай тайны, зануда. Мы и так в этом мире кривом
только ради наскального чуда, ради легкой поземки живем.

А случится озябнуть, бедняжка, - есть на свете и добрая весть.
Есть в кармане стеклянная фляжка, в горле детская песенка есть.
Как велит нам отцовский обычай, вереницей бредем по земле,
возвращаемся с мерзлой добычей. Улыбаемся навеселе.

Бахыт Кенжеев
2018

бывает такое ненастье

такой расселяется свет
что нету корысти и в страсти
и тоньше становится бред

как комья кладбищенской глины
тяжелый так желт Петербург
и старой могилы глубины
тебе раскрываются вдруг

и так это горько и странно
и вместе изведано так
как ночью хватить из стакана
воды где тушил ты табак


Евгений Вензель
1980

Какая житейская радость чужда печали?

Какая житейская сладость не содержит горечи привкус?
Ты забыл, как тебя на руках качали,
как водили к зубному пытались исправить прикус,
как катера стояли на пригородном причале,
как в кадке в гостиной рос старорежимный фикус.

Почему-то очередь в хлебный вспоминается чаще,
или отец перебирает свою картотеку,
урок славянского - "если" переводится "аще",
урок украинского аиста превращает в "лелеку",
народная сказка - медведь выходит из чащи
и молчит, потому что нечего зверю сказать человеку.

И еще ужасный вопрос ты мамин или ты - папин,
и еще боишься приближаться к горбатым старухам,
и еще патефон - Бориса поет Шаляпин,
о кровавых мальчиках - над мальчишеским ухом.
и серый котенок - на предплечье не счесть царапин,
и мутный суп с прозрачным вареным луком.

А сколько было всего - тубсанаторий,
что-то вроде детской любви, которой ты недостоин,.
Скверный кофе, к которому добавляли цикорий,
над вечным адским огнем стоящий бронзовый воин.

Человек с которым не случилось интересных историй
очень счастлив. но чаще - просто спокоен.

Борис Херсонский
2015

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?

Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине во страх
В острог Илимский еду.

Александр Радищев
1791

Алеет яблоко, бессменная змея

спешит, безрукая, на яловую землю.
Что Дюрер мне? Что делать, если я

не знаю времени и смерти не приемлю?
Я роюсь в памяти, мой хрупкий город горд,
не вдохновением, а перебором нажит

мой топкий опыт, скуден и нетверд.
Где беглый снег, который ровно ляжет
на улицы, ухмылки и углы?

Так грешники в аду, угрюмы и голы,
отводят в сторону сегодняшнюю чашу
во имя завтрашней, но льется серый свет –

ни завтра нет, ни послезавтра нет,
над ямою разносится вороний
крик, на корнях чернеет перегной,

и только детский лепет посторонний
доносится с поверхности земной.

Бахыт Кенжеев
2000е

1. …в политике пиздец. Парад поездки крыш.

Война как норма. Флюс я полоскала содой.
Мой друг, я полагаю, что ты спишь,
Храпя, как мужикам положено природой.

Докладываю: я молюсь за мертвых пацанов.
Хожу в присутствие и все еще мозгами
Не еду, а могла бы.
Стираю и готовлю, как обычно бабы
В широтах наших реагируют на знамя наци и аншлюс:
Презреньем и игнором.
Иронически слежу за общим хором
Политических вилисс.
Копаю схрон, как мышь, ношу туда запасы
И гастарбайтером стою в ночи Ростовской трассы.
Ничто меня не выймет мира из.

Читаю хроники. Листаю сериалы.
И буквы, да и кадры, то черны, то алы.

Я думала о Вас. Я ехала домой.
хотела бы поменее решений
поменьше
чем раздел Польши
(частных размышлений)
Как этот мир не стал бы нам тюрьмой
Народов и последней битвой.
Как сумасшедший с бритвой,
Иду к Иакову во тьме
И тихо меркну от предельных вопрошаний

Дальше больше

Я не в своем естественном уме

Твой город так любим поэтами и вшами
Нацистами Второй, евреями и мертвыми поляками ее
Армянскими, австровенгерскими
Строителями храмов, театров, подземелий и убежищ
И прочими такими пацанами дерзкими
И призраками Красной армии уебищ
Их образами в частных зеркалах
Наемных комнат,
Пугающих моих чувствительных девиц.
И хорошо, что девки ничего потом не помнят:
Ни выраженья личных лиц
Ни тех, кто в Лимбе, ни предателей в котлах

Твой город полон, переполнен смертной жаждой, жатвой.
Смотрю, как вместе с флагами над ним полощется белье.
Мы, женщины, умеем все налаживать средь пепелищ и кладбищ.
Мы вечно лжем и не клянемся никакой мужскою клятвой.
Мы просто не даем вам, если сердце не мое.

2. Как сообщает нам польская эстрада
Через помехи железной завесы
Синего бархата:
Не уезжай из города, не выходи из сада.
Все поэты жиды, ну так и я пархата
Как героиня хроники, провинциальной пьесы.
Девочки все принцессы и жертвы патриархата.
Мальчики все уебища и Дон Жуаны
Путины или Трампы.
Не выходи из комнаты. Не чини своей старой лампы,
Лампы перегоревшей.
Ты увидишь меня чудовищно постаревщей
В сердце моем опознаешь и дыры, и штыковые раны
То, как из недра, ядра выплескиваются ведра
Магмы и лавы
Развоплощаются тонкие нити праны
В уголке боевой славы

Я не склонна считать, что мы правы

Все поэты жиды, так и я не лучше
Все философы были схоластики, и тебе досталось
Все телеведущие склоняются к нарциссизму
Окажи мне, любовь моя, довольно простую милость:
Не смотри на меня при свете дневного солнца
И при софитах оперы и экрана
Я и без тебя все вполне отчетливо вижу

Только не вполне понимаю, что на меня свалилось
И закладываю на этот случай вес походного ранца
В мире снова ничего не изменилось
Та же старая песня про принца и иностранца

Ветки растут, расцветают вишня сирень черешня
Я люблю этот сад, но думаю о нездешнем

Спи как ребенок, покуда парни идут на смерть
И приветствуют точно не Цезаря, а свободу.
Мертвую и живую воду
Проходи, как воин, князь, летописец, смерд.
И да, я думаю о Правобережной.
О том, что мир и беспределен, и широк,
И милосерден, и жестокосерд.
Одна Мария остается грозной нежной.

3. Как будто этот сад закрыт во тьме ветвями
Я все никак не разговариваю с Вами
Как будто цвет один лишь черно-белый
Гравюра XVIII века
В белой дымке тает
Мне Вас чудовищно, ужасно не хватает
Но не пижона и мальчишеского человека
А как примерно одного из предков
С которым был обмен крестами и кровями
Он был отличный поп и хуй веселый

Твой город все стоит молитвами и снами
Со всей своей брусчаткой
И фотографией прелестной, но нечеткой
Где мертвые с живыми, с довоенными перстнями
Браслетами на феерических запястьях
Сидят с вином под старою зеленой лампой
И делят кое-как кольцо всевластья
Я не хочу быть этой психопомпой
Но ей нечаянно являюсь

Смотрю, как ты там пишешь и читаешь
И словно город в белой дымке таешь
Как бабочка во льду
И кукла вуду.
Иди сквозь мертвую живую воду
Служи простому бедному народу,
Как было принято у древних королей.
Ты человек из мрамора. Я человек из стали.
На блокпостах, на пустырях, в дурных местах,
В госпиталях, в бюро, в тревоге и печали
И радости найдешь меня, и я тебя найду,
Как офицера, образа чьего чернее и белей
Старинные граверы Библий не верстали

Елена Фанайлова
#Лисистрата три письма деловому партнеру
апрель 2018

В юности слушал рок-оперу "Джизус Крайст - суперстар",

и подпевал "Осанна", и помнил слова наизусть.
Я помню их и теперь, когда не то чтобы стар,
но совсем не молод, и часто одолевает грусть.

Тогда я смотрел на Христа, как частица толпы,
смотрит на чудотворца или царя царей.
Тогда я был лишь крупицей в горсти крупы.
Теперь я один, потрепанный, бородатый еврей.

Я бы пел, как в юности, но боюсь, что был бы нелеп.
Я бы кричал "Осанна", но боюсь, что сорвусь на хрип.
Тело ослабло и дух, увы не окреп,
в общем, друзья перед вами тот еще тип!

И если мелодии юности вспоминать я не перестал,
даже если мотив не прервался, но жар утих...
Далеко от Христа-Спасителя Джизус Крайст Суперстар.
Но одна и та же толпа поглощает и славит их.

Борис Херсонский
апрель 2016

потерпи - говорили ей - потерпи чуть-чуть

мы не знаем, какому тебя показать врачу
мы не знаем, каких тебе прописать пилюль
потерпи - говорили - не раскисай, наплюй

младший всхлипывал: что мне делать с такой бедой
я отпаивал, как учили, живой водой
перепробовал все колодцы и родники
только легче ей не становится, мужики

средний хмыкал: что ей, братец, твоя вода
я ей новенькую любовь, как учили, дал
думал - выдюжим, хрестоматия-то права
да какое там: сами видите, чуть жива

старший хмурился, всё покашливал да курил
тут сквозное, без шансов, в общем-то - говорил
я бы взялся, да у неё, видать, передоз -
не берёт ни коньяк, ни вискарь, ни другой наркоз

так что ты потерпи - говорили - ты же у нас боец
не придумано для таких, как ты, запасных сердец
не оставлено запасных путей для таких, как ты
мы пойдём - за тобой приглядывать с высоты…

Екатерина Егоренкова
2018

Мы, не обученные ничему,

кроме стыда, хождения по струне,
страха, вины, ответа "по кочану",
вынуты в наспех выданной нам стране.

Стрёмная наша такая феличита, —
и тишина сбегала от нас, визжа.
Мы, не умевшие ни черта,
но жаждущие любить и уничтожать,

каждый — пока ещё чистый весенний лист,
каждый в школьном портфеле хранит свой склад:
карикатуры на вышестоящих лиц,
письма, где порнография и тоска.

Наш ли в подъезде звенит запрещённый смех,
наши ли там признания выбиты вкривь и вкось?
Вспомни, какой хирургический страшный свет
нас прошивал насквозь.

Битое стекло, но красивый скол.
Солнечный круг на стене тюрьмы.
Соедини мясорубку и калейдоскоп —
это и будем мы.

Гарри Гудини, сбегающие из вины,
нежные, не сглаживающие углов;
даже не подозревавшие, как вредны
и насколько иначе всё быть могло,

с самого утра уже на ножах, —
тут не до чашки чаю, когда война.

Как же мне нас, тогдашних, сегодня жаль,
как я завидую нам.

Екатерина Михайлова
2018

На закате трава подробная, как у Уайета,

сердце лепечет : ну, хватай это, не забывай это,
радуйся сочетанию редкому.
Сердце моё, есть запомнить что, но нет – кому;
кто обернётся взглянуть на эти края?
Буду ли это я? нет, это не буду я,

потому что не будет никакого "потом ещё",
и быстрее, чем память, исчезнет помнящий,
и не важно, где – на море, в пути, в кровати ли,
отнимаются не сокровища, а обладатели;
самое себя не впишешь себе в завещание,
так что даже прощание – оно не вполне прощание,
потому что мёртвый, оставив нас, никуда не достиг;
это то, что не может вместить язык :

речь сама предполагает присутствие двух,
и у каждого чтобы слова и слух;
как цветущее желанно существам жужжащим,
сказуемое нуждается в подлежащем,
а не в предлежащем, безгласном и бездыханном.
Вся фольклорная загробная чепуха нам
дана в утешение; благонамереннейший из обманов –
попытка устройства в гробу карманов,

контрабандой, во ртах – монет;
есть ли в этом смысл? конечно, нет,
потому что у Стикса всего один берег;
солнце садится здесь, касаясь лучами Америк,
но нам во тьме нет дела, что где-то пришла заря;
вот и плачет бог у могилы Лазаря,
сам придумал смерть, и сам на неё сердит,
открывайте, кричит, плевать, что уже смердит,

он кричит в темноту, отменяя порядок свой :
выйди вон, ты мне нужен живой, живой.

Александр Маноцков
2018

Туда где горит как сухая трава

Весенняя зимняя вишня
Где все до единого вышли слова
А Вика и Костя не вышли
Идут по дороге четыре волхва
Неслышно.

На первую встречу на праведный суд
На траур не нужен по роже
Несущие стены неслышно несут
Насущного хлеба дороже
Идут и не плачут идут и не ссут.
Негоже.

И нет ты наказан смотри мне в глаза
И дома сиди я сказала
В Сибири цунами и в марте гроза
И ключ от того кинозала
И главного по и ответственных за
И зама.

И правому слово и пеплу вода
И мертвому сыну припарка
На те карусели на те провода
На угли того зоопарка
На всех аварийная светит звезда.
Неярко

Женя Беркович
2018

Между небом и землей

Песня раздается,
Неисходною струей
Громче, громче льется.
Не видать певца полей -
Где поет так громко
Над подруженькой своей
Жаворонок звонкий?

Ветер песенку несет,
А кому - не знает.
Та, кому она, - поймет,
От кого - узнает.
Лейся ж, песенка моя
Песнь надежды сладкой:
Кто-то вспомнит про меня
И вздохнет украдкой.

Нестор Кукольник
1840

Oh, can't anybody see -

We've got a war to fight.
Never found our way,
Regardless of what they say.
How can it feel this wrong
From this moment?
How can it feel this wrong?
Storm, in the morning light
I feel,
No more can I say
Frozen to myself.
I got nobody on my side,
And surely that ain't right,
And surely that ain't right.
Oh, can't anybody see -
We've got a war to fight.
Never found our way,
Regardless of what they say.
How can it feel this wrong
From this moment?
How can it feel this wrong?
How can…

Geoff Barrow and Beth Gibbons
aka Portishead
"Roads"
1994

Ножи Бодхисаттвы заточены впрок -

им нет объясненья.
Ножи Бодхисаттвы делают дело беззвучно, как снег.
Там, где был весенний рассвет,
- пыль запустенья.

Но голос продолждает ззвучать,
как будто бы мы еще здесь.

Нас не найти,
- не осталось даже сломанной ветки.
Нас никогда не найти
- отражение звезд на воде.

Указывали путь,
нас вел за руку ветер.
Но вот ветер стих,
и следов никто не сможет найти в темноте.

Есть имя, которого
не смеет коснуться дыханье.
Светлее, чем свет,
древней, чем начало начал.
Мы шли по последней черте,
за которой - молчанье.
Нас больше нет, но
имя продолжает звучать.

Борис Гребенщиков
"Ножи Бодхисаттвы"
из альбома "Время N"
2018

9 ноября 1911 года Нина Ивановна Петровская

уезжает в Италию. Ее провожают:
Ходасевич (трезвый), Брюсов (с коньяком),
сам коньяк – последний здесь навсегда, прощание тоже навсегда,
ноябрьский газово-голубоватый воздух,
паровозный пар, запахи привокзального буфета, скорого снега,
слова «бедная, бедная, бедная»,
никем не произнесенные вслух,
потому что и так все ясно, и уже все равно.

Так заканчивается путешествие Нины Ивановны Петровской
по ее личной внутренней московской Монголии и
наконец начинается настоящая жизнь,
непочтительная дорога в почтительное небытие:
эти клоповные гостиницы с номерами на пятом и шестом этаже,
черное платье, протертое и лоснящееся на локтях,
цветущие каштаны в Париже,
шитье мужского белья ночами напролет,
алкоголь, много алкоголя, спасибо тебе, алкоголь, за то, что ты есть,
за то, что есть хотя бы ты,
белый порошок забытья,
золотой порошок наступающего утра,
Рим ликующий, похожий на разломленную кукурузную лепешку,
попрошайка-Варшава, вальсировать в стоптанных ботинках,
Подайхристаради, как я тебя ненавижу, помню,
как хочу увидеть, как не хочу больше встретить тебя никогда,
и я пишу тебе, чтобы ты знал,
что ненавидеть тебя так же прекрасно, как и любить:
внутри становится горячо и багрово,
каждое письмо к тебе –
палец, истыканный ржавой булавкой,
нужно бы вымыть голову, выстирать бельё и чулки,
поесть, зачем поесть?, что такое – «есть»?,
засохший кусочек сыра, так и не заваренный чай, открытый газ,
спасибо тебе: за то, что ты был, спасибо тебе
за то, что меня наконец нет,
за то, что слов более не осталось, наконец все ясно,
поэтому уже все равно.

Февраль, похожий на влажную свежую гуашь на сухом языке,
на бедную фиалку в окне напротив.

Екатерина Симонова
2018

Третий раз тебе повторяю,

верни мне мать.
я вспорю твоё брюхо, напихаю камней и веток.

Рыба бьется, как рыба об лёд,
объясняет и так и этак,
но сдается и понимает, что проще дать.
Не отпустишь на волю старуху добром,
ну что ж —
брось под печь моё слово, спи себе на полатях.
Слышь, она придёт не одна, ты готов принять их?
Всех ли знаешь ты, недоумок, кого зовёшь?

Он врывается в избу,
рукавом утирая лоб,
вносит запах браги и пота -- дух человечий.
И швыряет в подпечье косточки щучьей речи,
щучью песню мычит в теплый зев,
свиристит в хайло.

К ночи печка проснётся, застонет и задрожит,
отзываясь на странный стрёкот в далекой чаще:
и родит их — в золе и глине, слепых, молчащих —
одного за одним, дымящихся, как коржи.

Завизжат невестки, братья выкатятся, бранясь.

Первой встанет она,
или некто в её обличьи,
вскинув тощие руки, вертя головой по-птичьи,
выдыхая с кошмарным хрипом мальков и грязь.
За спиной отец -- опалённая борода.
Следом старшие сёстры -- беззубы, простоволосы.
И десятки других: все, как он, черны и курносы,
держат копья, кирки и клещи, серпы и косы.
Ходят, шарят ладонями, трогают всё без спроса,
кружат, мнутся, зудят, как осы,
скрежещут “дай”.

Он влезает на печку, спасаясь, как от реки,
от кишащих внизу голов, и локтей, и пальцев.
Печь срывают с помоста под хохот "пора купаться"
и выплескивают во двор, как мосол с водицей,
выбив дому родному и рёбра, и позвонки.

Поднимают на плечи, покачивая, несут,
подминая случайно встреченных на дороге.
Все: поеденные чумой,
порубленные в овраге,
изведенные голодом,
смолотые в остроге,
отравившиеся полынью,
угодившие в полынью.
Дура, просто верни мне мать.

Все шагают к царю --
немного потолковать.

Дана Сидерос
2017

Песни нелюбимых,

Песни выброшенных прочь,
Похороненных без имени,
Замурованных в ночь,
Песни перечеркнутых,
Песни сброшенных на лед -
Песня больше не нужных
звучит здесь,
Не перестает.

У нас хорошая школа -
прикуривать от горящих змей,
Вырвать самому себе сердце,
Стать еще злей,
Держать голову под водой,
Не давать делать вдох,
Не обламывать лезвие
после удара, потому что с нами Бог.

Наступи на стакан, если он выпит.
Голову в петлю и с вещами на выход.
Господи, открой мне тайны бытия -
Посмотри мне в глаза
И скажи, что это воля Твоя.

Можно долго ждать солнце,
Глядя слепымы глазами в зенит.
У нас внутри был хрустальный колокольчик -
На него наступили, он больше не звенит.
Эта музыка старей, чем мир,
Она нелепа и смешна,
Но я буду танцевать под нее,
Даже если она не слышна.

Ласковой душе -
Железное платье.
Кровью на песке:
"Все люди братья".
Мне больше не нужны Твои
Тайны бытия -
Просто посмотри мне в глаза
И скажи, что это воля Твоя.

Борис Гребенщиков
"Песни нелюбимых"
из альбома "Время N"
2018

Дорога в будущее вымощена яхонтом,

И мы шагаем крестным ходом, все в белом.
Все было светло, но нас сорвало с якоря,
И нет гарантии, что кто-то уйдет целым.

Под каменным небом - железная земля.
С веселой песней легче сгинуть средь метели.
В книгах написано, что все было зря,
Но нет ни слова про то, что на самом деле:

Темный, как ночь,
темный, как ночь.
Мы шли к тому, кто светлей всех на свете,
А он --
Темный, как ночь.

Налиты кровью глаза.
Тяжелая свинцовая муть.
Они разбудили зверя -
Он кричит, он не может уснуть.

Душа на вынос - святое нараспашку,
На полной скорости не так больно.
Уговори меня, что все не так страшно,
Угомони меня - я не могу кричать больше.

Темный, как ночь,
темный, как ночь.
Мы шли к тому, кто светлей всех на свете,
А он --
Темный, как ночь.
темный, как ночь.
Мы шли к тому, кто светлей всех на свете,
А он --
Темный, как ночь.

Борис Гребенщиков
"Темный, как ночь"
из альбома "Время N"
2018

У каждой темноты московской

иль петербургской — есть дворы,
есть улицы,
но заткнут пробкой
какой-то угол до поры.
Вы — нежности дворы,
к вам снег идет,
над вами все невидимы фонтаны.
Без воли, без желанья — мне сто лет,
но до сих пор
в глазах
темнеет рано.

Ксения Букша
2018

Ничто из того, что было сказано, не было существенным,

Мы на другой стороне.
Обожженный дом в шинкаревском пейзаже.
Неважно куда, важно - все равно мимо.

Не было печали, и это не она.
Заблудившись с обоих сторон веретена,
Я почти наугад произношу имена:
Действительность по-прежнему недостижима.

Я открывал все двери самодельным ключом.
Я брал, не спрашивая - что и почем.
Люди не могут согласиться друг с другом практически ни в чем.
В конце концов - это их дело.

Мне нужно было всё, а иначе - нет.
Образцовый нищий у Галери Лафайет;
Я смотрел на эту ветку сорок пять лет,
В конце концов, она взяла и взлетела.

Словно нас зачали во время войны,
Нас крестили именами вины.
И когда слова были отменены,
Мы стали неуязвимы.

Словно что-то сдвинулось в Млечном Пути:
Сняли с плеч ношу, отпустило в груди.
Словно мы, наконец, оставили позади
Эту бесконечную зиму...

Борис Гребенщиков
"Ветка"
из альбома "Соль"
2014

Мы съехали с Макдугал в середине зимы -

Моя подруга из Тольятти, я сам из Костромы.
Мы бы дожили до лета, а там секир-башка,
Но в кокаине было восемь к трем зубного порошка.
Пришлось нам двигать через люк
При свете косяка.
Она решила ехать в Мекку, я сказал: пока.

Не помню, как это случилось, чей ветер дул мне в рот.
Я шел по следу Кастанеды - попал в торговый флот
Где все матросы носят юбки, у юнги нож во рту,
И тут мы встали под погрузку в Улан-Баторском порту.
Я сразу кинулся в дацан - хочу уйти в ритрит,
А мне навстречу Лагерфельд,
Гляжу - а мы на Оксфорд-стрит.

Со мной наш боцман Паша, вот, кто держит фасон:
На нем пиджак от Ямамото и штаны Ком Де Гарсон,
И тут вбегает эта женщина с картины Моне,
Кричит: у нас четыре третьих, быстро едем все ко мне.
У них нет денег на такси, пришлось продать пальто -
Клянусь, такого в Костроме еще не видел никто.

Вначале было весело, потом спустился сплин,
Когда мы слизывали слизь у этих ящериц со спин.
В квартире не было прохода от языческих святынь.
Я перевел все песни Цоя с урду на латынь.
Когда я допил все, что было у них меж оконных рам,
Я сел на первый сабвэй в Тируванантапурам.

И вот мы мчимся по пустыне, поезд блеет и скрипит,
И нас везет по тусклым звездам старый блюзмен-трансвестит.
Кругом творится черт-те что - то дальше, то вблизи:
То ли пляски сталеваров, то ли женский бой в грязи.
Когда со мной случился двадцать пятый нерный срыв,
Я бросил ноги в Катманду через Большой Барьерный Риф.

И вот я семь недель не брился, восемь суток ел грибы.
Я стал похож на человека героической судьбы.
Шаманы с докторами спорят, как я мог остаться жив,
Но я выучил суахили и сменил культурный миф.
Когда в село войдут пришельцы, я их брошу в тюрьму -
Нам, русским, за границей иностранцы ни к чему.

Борис Гребенщиков
"Афанасий Никитин буги, или Хождение за три моря"
из альбома "Бесппечный русский бродяга"
2006