Отключили горячую воду.

Третий день кипятим воду в большой кастрюле,
В которую я обычно складываю свежие беляши,
Возимся с тазиком, моемся в нелепых позах, стараемся
Не думать о том, как глупо выглядим со стороны,
Стукаемся больно локтем, коленом, плечом
О край остывающего тазика, холодной ванны.
Горячей воды всегда не хватает.
Совсем измучились, раздражаемся.
Сколько так еще будет – не знает никто.
Обещали включить в пятницу, но, сами знаете,
Никогда нельзя верить тому, что тебе обещали.

Выливаешь в таз очередную кастрюлю,
Пробуешь рукой, морщишься,
Бормочешь под нос: любое домашнее бедствие, как любовь.
Так и она: то чересчур горячо, то слишком холодно,
Больно стукаешься локтем, плечом,
Сердцем, взглядом, но все равно продолжаешь
Опускать руки в воду, обжигаться,
Терпеть, замирать ненадолго, согреваясь,
Чувствовать безнадежно, как все остывает,
Знать, что, как всегда, любви не хватило, выходить замерзшим,
Вспоминать то, что никогда не хочется помнить -
Никогда нельзя верить тому, что тебе обещали.

Екатерина Симонова
Олечке Торопчиной
2019

Дышу на стекло – за ним ледяные поля.

Поливаю сухую ветку – она зацветёт.
Стою в восходящем потоке. Он от тебя.
Вбиваю в стену стихи – они нас удержат.
Весь этот рок, весь этот Бог с его первой темой,
весь этот наш джем сейшн втроём,
отражение облака в море, йодистый ветер,
соло докембрийской соли – всё для тебя.
Когда вспорет небо труба и её удар
снесёт эту стену, мы взмоем с тобой, как пепел.
Руки поймав, наконец мы станцуем сальсу
босиком на огне.

Алексей Юдин
2019

Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:

«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.

Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,
— Что за чёрт? — думает Юзек. — Куда она могла деться?..
«Магда умерла, Магды давно уже нет», — вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…

Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.
— Юзек, я открою окно, ладно? — шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.

— Хочешь пить? — а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«Он же умер давно!» — Магда на пол садится и воет белугой.
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.

Елена Касьян
2019

Ты думаешь, что можно привыкнуть

к этому вечно ускользающему силуэту,
к этому голосу (тихо, тише, ещё тише)…
Где-то на периферии сознания — светящаяся точка,
пульсирующая — это про меня.
Это я, но ты думаешь, что можно закрыть глаза,
отвлечься, не смотреть.
Скользнёшь взглядом — светится.
Протянешь руку — ничего.
Полое, газообразное,
бестелесное… я там, где рука проходит насквозь.
Ты думаешь, что там уже ничего, а это я.
Ты берёшь мяч и бросаешь туда.
Потом камень бросаешь. Потом гранату.
И не смотришь, ну как будто не смотришь.
А оно, сука, светится.
И ты ложишься ничком, накрываешь голову руками
и сразу полностью, целиком знаешь — конец.
Ничего, нормально.
За тобой почти сразу приходят,
жалеют, тетешкают, лялькают, ведут –
такие большие залы… объясняют преимущества,
прячут разметку, зажигают весь свет.
Красивый такой ад, приличный — не стыдно,
нормально.
И когда думаешь, что (не может быть)
уже не слышно, не видно ничего вот этого
невыносимо-светящегося, пульсирующего ничего…
сбоку откуда-то, из-под стола, из-за двери
вдруг выкатывается мяч.
И всё, и всё.

Елена Касьян
2019

Почить? Но так не делают с котом.

Что будет делать кот в пустой квартире?
Начнем со стен,
Протиснемся сквозь мебель.
Не изменилось вовсе ничего,
Но все же сталось.
Не сдвинулось,
А все же не на месте.
И вечерами лампа не горит
На лестнице шаги – но не такие,
Рука и рыба на тарелке снова,
Но видно, что совсем не та рука.
Все не тогда, когда привыкло быть
Все не как надо, все не по порядку
Тут кто-то был, а нынче вот, исчез
И не понять, куда девался он,
Зачем его не видно.
Искали по шкафам,
Проверили по полкам,
Но даже под диваном не нашли
И, вопреки строжайшему запрету,
В бумагах рылись – нет его и в них.
Что ж сделаешь?
Дремать, дремать и ждать.
Вот он вернется, мы его увидим,
Узнает – так не делают с котом!Поймет, как нас он не интересует,
Хотя к нему и двинемся немного
На злых дрожащих от обиды лапах.
Но в первый миг - ни песен, ни прыжков.

Вислава Шимборска
в переводе
Дмитрия Бутрина

Оригинал:
Umrzeć - tego się nie robi kotu.
Bo co ma począć kot
w pustym mieszkaniu.
Wdrapywać się na ściany.
Ocierać między meblami.
Nic niby tu nie zmienione,
a jednak pozamieniane.
Niby nie przesunięte,
a jednak porozsuwane.
I wieczorami lampa już nie świeci.

Słychać kroki na schodach,
ale to nie te.
Ręka, co kładzie rybę na talerzyk,
także nie ta, co kładła.

Coś sie tu nie zaczyna
w swojej zwykłej porze.
Coś się tu nie odbywa
jak powinno.
Ktoś tutaj był i był,
a potem nagle zniknął
i uporczywie go nie ma.

Do wszystkich szaf sie zajrzało.
Przez półki przebiegło.
Wcisnęło się pod dywan i sprawdziło.
Nawet złamało zakaz
i rozrzuciło papiery.
Co więcej jest do zrobienia.
Spać i czekać.

Niech no on tylko wróci,
niech no się pokaże.
Już on się dowie,
że tak z kotem nie można.
Będzie się szło w jego stronę
jakby się wcale nie chciało,
pomalutku,
na bardzo obrażonych łapach.
O żadnych skoków pisków na początek.

Wisława Szymborska

"От великих вещей остаются слова языка, свобода

в очертаньях деревьев, цепкие цифры года;
также - тело в виду океана в бумажной шляпе.
Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме:
на его лице, у него в уме
ничего, кроме ряби.

Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха,
осязая хрупкость кости', уязвимость паха,
тело служит в виду океана цедящей семя
крайней плотью пространства: слезой скулу серебря,
человек есть конец самого себя
и вдается во Время.

Восточный конец Империи погружается в ночь - по горло.
Пара раковин внемлет улиткам его глагола:
то есть слышит собственный голос. Это
развивает связки, но гасит взгляд.
Ибо в чистом времени нет преград,
порождающих эхо.

Духота. Только если, вздохнувши, лечь
на спину, можно направить сухую речь
вверх - в направленьи исконно немых губерний.
Только мысль о себе и о большой стране
вас бросает в ночи от стены к стене,
на манер колыбельной.

Спи спокойно поэтому. Спи. В этом смысле - спи.
Спи, как спят только те, кто сделал свое пи-пи.
Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам.
И не спрашивай, если скрипнет дверь,
"Кто там?" - и никогда не верь
отвечающим, кто там."

Иосиф Бродский
из "Колыбельной трескового мыса"
1975

В рыбном ряду

продавщица другой на ушко:
«Снится, что у меня в животе петрушка,
Дольки лимона, перец и соль морская,
Я пресноводная рыба, а ты какая?

Снилось еще, что глаза у меня по бокам,
Плачу, такая, и слезы по плавникам,
Снился кроссворд: снасть рыбака, пять букв.
Плачу, такая, есть же, совсем без звуков».

Толстыми пальцами,
щурясь от дыма, вся в чешуе колец,
Тушит вторая окурок:

«Да ты пиздец».

Михаил Левантовский
«Несостоявшийся разговор двух продавщиц рыбы»
2019

как любила она свою дочку, свою кровинку.

отлежала полгода в больнице. это ей не в новинку.
как дочка росла - не могла на нее надышаться.
как пришла пора умирать - рада с землей смешаться.
потому что земля тоже - мать, слова популярной песни.
потом придет добрый Бог и скажет - давай, воскресни!
и она воскреснет, а тут и дочка с букетом
бумажных роз раскрашенных фиолетовым цветом.

Борис Херсонский
2019

ели картофельную шелуху варили крапиву

повторяли пословицу не до жиру хоть быть бы живу
мальчик учит сказку про гипотенузу и катет
керосина в лампе на донышке на вечер не хватит

помянем на ночь советских бабушек наших
постниц и праведниц не хуже древних монашек
я корова и бык я мужик хоть и баба все мы гермафродиты
мужья убиты дети голодны внуки хоть будут сыты

внуки будут сыты правнуки возмужают
займутся бизнесом встанут на ноги праправнуков нарожают
построят виллы с башнями зубцами и флюгерами
здесь в степи или там за морями и за горами

в общем все уладится у всех перспективы
шелуха картофеля вкусный суп из крапивы
сбор колосков по ночам поход в порожнюю лавку
а народ все толпится не подойти к прилавку

выпьешь чашу скорби правнучек дам добавку

Борис Херсонский
май 2017

Город оказался таким, какие мы любим:

Разбегающиеся наивные улочки, кусты с бесконечными цветами,
Перевешивающимися, переливающимися через ограду,
Маленькие окна, открытые, с надутыми белыми занавесками,
Маленькая площадь с невысоким высохшим фонтаном,
Маленькие магазинчики, забитые вещами и сладостями.
Когда устали, сели в маленьком кафе, вкусно ели,
Порции оказались неожиданно большими, однако
Мы были так голодны, что они показались нам маленькими,
Выпили пива – не чтобы выпить, а немного,
Чтобы почувствовать вкус, становилось жарко, после
Нашли маленькую бордовую церковь
С крошечным садиком, в садике почему-то
Была похоронена красивая русская женщина,
Мы никогда не узнаем, кто она, но это неважно,
Мы сели на скамью, разделили на двоих одну марципанку,
Было тихо, только чуть слышно было
Маленький ветер и маленьких птичек в листве над нами,
Мы поглядели друг на друга, обменялись
Маленькими улыбками, маленьким пожатием рук,
Закрыли глаза, рядом, как всегда, рядом,
Я хотела сказать, но было так тихо и лень, и я не сказала:

Все-таки нет ничего важнее маленькой жизни, поскольку
Сохранять ее на самом деле гораздо труднее, чем терять и гореть,
Искать, взлетать, падать, снова надеяться, эти большие люди
Живут и умирают, так и не поняв самое важное:
Без наших маленьких жизней не было бы их большой,
Той самой, о которой мы читали, о которой слышали от других,
Которую видели в интернете,
О которой иногда тайком мечтали, но
Которой никогда по-настоящему не хотели.

Екатерина Симонова
2019

возраст приносит с собой безобразные страхи,

похожие на пьяных с разливным пивом, улыбающихся без передних
одиночество старость потенциальное самоубийство.

потребность в личном пространстве порождает ненависть к случайным прикосновениям
или непозволенным к чужой самоуверенности в средствах передвижения.

обиды самоанализ очищенные от абьюза детские неврозы как молодые грецкие орехи шелушатся под рукой пахнут летом собираются деревенскими мальчиками вдоль дороги

все слишком солёное как неудачный завтрак напоминает тайную вечерю
где главный предатель это и главный свидетель
которому тепло, то есть безразлично.

Егана Джаббарова aka
Egana Cabbarly
2019

За обедом он говорит:

надевай нарядное, мы идём на концерт.
Будет квартет, пианист-виртуоз в конце.
Бросай своё макраме, я купил билет.

Она говорит: Нет.

Ты только представь себе:
начнется пожар,
посыплются стены, асфальт поплывет, дрожа,
а я в легком платье, в бусах и без ножа,
на каблуках,
в шелках,
в кружевах манжет --
как же я буду бежать?

Он думает: вот-те на, нас опять догнала война.
Варвара совсем плоха,
едва зацветает черёмуха,
начинается вся эта чепуха.
А я ведь тоже видел немало,
над головой три года свистело и грохотало.

Досадует: вот ведь, взяла манеру
пугаться каждого звука.
Тогда завели бы сына, сейчас бы нянчили внука.
А так, конечно, отвлечься нечем,
прогулка -- история всякий раз.
Разве бы я её не укрыл?
Разве не спас?

Он доедает свой хлеб,
и кусочек откладывает
про запас.

Дана Сидерос
"Май"
2019

Листья зашепчутся. Ветви шелохнутся. Кроны…

Ветер скользнёт по вершинам на сонные склоны.
Ветер пройдёт по степи и закружит над морем,
Пересечёт побережье, вернётся к предгорьям.
Тронутся кроны, как маятник, эти и эти.
Мах, полукруг. Вечный ветер идёт по планете.
И неизвестны пути, перепутия круты.
Бог его знает, кто выдумал эти маршруты.
Как бы то ни было – он не расстанется с ними,
Будет гудеть в водостоках уснувшей Варшавы.
Ржавчина вскроется, медленно выступит имя
На обелиске непреодолимой державы.
Волны идут по Днепру, гнутся травы на речке Каяле…
Да не с тобой ли на тех берегах мы стояли?
Ветер гулял. И неслось по воде отраженье.
Ветер кружил. И поныне всё длится круженье –
Запах знакомый прибрежного дыма и пыли…
Сколько колец, сколько судеб на свежем распиле…
Дым уплывает. И кроны качаются реже.
Ветер уходит к долинам других побережий.
В окна стучит, под случайною кровлей ночует.
Кто-то проснётся. "Да это же ветер кочует!"
Следом очнутся – как будто ни ветра, ни стука.
Вот и безветрие – тоже бессмертная штука.
Только взгляните – как кроны, как ветви спокойны.
Кто сочинил небылицы про ветры и войны?
Кто просыпается нынче – не я ли, не ты ли?
Кроны затихли, и ветви свинцово застыли.
С тем и заснём. Почему же тогда нам не спится?
Полночь тиха. И до трещин обветрены лица.
Что мы прослушать боимся – касанье ли, шорох?
Осенью листья на ветках сухие, как порох.
Осенью ветки на дереве, будто в обойме патроны…
Тише, очнитесь! Качнулись высокие кроны...

Сергей Попов
2019

Над пожарным щитом говорю: дорогая река,

расскажи мне о том, как проходят таможню века,
что у них в чемоданах, какие у них паспорта,
в голубых амстердамах чем пахнет у них изо рта?

Мы озябшие дети, наследники птичьих кровей,
в проспиртованной Лете — ворованных режем коней,
нам клопы о циклопах поют государственный гимн,
нам в писательских жопах провозят в Москву героин.

Я поймаю тебя, в проходящей толпе облаков,
на живца октября, на блесну из бессмертных стихов,
прям — из женского рода, хватило бы наверняка
мне, в чернильнице — йода, в Царицыно — березняка.

Пусть охрипший трамвайчик на винт намотает судьбу,
пусть бутылочный мальчик сыграет «про ящик» в трубу,
победили: ни зло, ни добро, ни любовь, ни стихи,
просто — время пришло, и Господь — отпускает грехи.

Чтоб и далее плыть, на особенный свет вдалеке,
в одиночестве стыть, но теперь — налегке, налегке,
ускользая в зарю, до зарезу не зная о чем
я тебе говорю, почему укрываю плащом?

Александр Кабанов
"Отплывающим"
2004

изошед от ложа, плакал на заднем дворе,

что средь тонцего сна
бедная жизнь, запонка в серебре,
в сор была сметена.

поднимался, летел над сушей и над водой,
вёл себя, как полный дебил,
был младенцем, агнцем или звездой,
ветром был.

отыскали мы запонку, да уже
поздно, нет никого,
лишь чуть слышен танец феи драже,
да уж нет и его.

отнесем её туда, где хранят для нас
до последних лет
все непарные запонки, невсходившие семена,
непогасший свет.

Геннадий Каневский
["Стихотворение из 1915 года"]
2019

Какая-то годовщина, они, сын и дочь, созваниваются,

каждый выкраивает пару часов посреди своих забот,
и приезжают на кладбище, на краю поселка под Иерусалимом.
Склон холма, черепичные крыши, горы вокруг...
Встречаются на автостоянке, подъехав в одно время.
Постояли у белой плиты на солнце, положили по камешку.
Поехали выпить кофе. Посидели, поговорили о детях, о делах.
Почему-то больше вижу ее: высокая, уверенная в себе,
черный деловой костюм, прическа каре...
Дай бог, чтобы так было.

Александр Бараш
(2009)