четверг, ноября 26, 2020

No estés lejos de mí un solo día, porque cómo,

porque, no sé decirlo, es largo el día, 
y te estaré esperando como en las estaciones 
cuando en alguna parte se durmieron los trenes. 

No te vayas por una hora porque entonces 
en esa hora se juntan las gotas del desvelo 
y tal vez todo el humo que anda buscando casa 
venga a matar aún mi corazón perdido. 

Ay que no se quebrante tu silueta en la arena, 
ay que no vuelen tus párpados en la ausencia: 
no te vayas por un minuto, bienamada, 

porque en ese minuto te habrás ido tan lejos 
que yo cruzaré toda la tierra preguntando 
si volverás o si me dejarás muriendo.

Pablo Neruda
1959

понедельник, октября 26, 2020

Oh, will you never let me be?

Oh, will you never set me free? 
The ties that bound us 
Are still around us - 
There's no escape that I can see. 
And still those little things remain 
That bring me happiness or pain - 

 A cigarette that bears a lipstick's traces, 
An airline ticket to romantic places, 
And still my heart has wings - 
These foolish things 
Remind me of you. 
A tinkling piano in the next apartment, 
Those stumbling words that told you what my heart meant, 
A fair ground's painted swings - 
These foolish things 
Remind me of you. 

You came, you saw, 
You conquer'd me. 
When you did that to me, 
I knew somehow this had to be. 

The winds of March that make my heart a dancer, 
A telephone that rings, but who's to answer? 
Oh, how the ghost of you clings! 
These foolish things 
Remind me of you. 
First daffodils and long excited cables, 
And candle lights on little corner tables, 
And still my heart has wings - 
These foolish things 
Remind me of you. 
The park at evening when the bell has sounded, 
The "Île-de-France" with all the gulls around it, 
The beauty that is spring's -
These foolish things 
Remind me of you. 

How strange, how sweet to find you still. 
These things are dear to me - 
They seem to bring you near to me. 
The sigh of midnight trains in empty stations, 
Silk stockings thrown aside, dance invitations. 
Oh, how the ghost of you clings! 
These foolish things 
Remind me of you. 
Gardenia perfume ling'ring on a pillow, 
Wild strawberries only seven francs a kilo, 
And still my heart has wings - 
These foolish things 
Remind me of you. 
The smile of Garbo and the scent of roses, 
The waiters whistling as the last bar closes, 
The song that Crosby sings - 
These foolish things 
Remind me of you. 

How strange, how sweet to find you still. 
These things are dear to me - 
They seem to bring you near to me. 
The scent of smould'ring leaves, the wail of steamers, 
Two lovers on the street, who walk like dreamers. 
Oh, how the ghost of you clings! 
These foolish things 
Remind me of you. 

Eric Maschwitz, writing under the pseudonym Holt Marvell, 
for Ella Fitzgerald 
"These foolish things" 
1935

суббота, сентября 19, 2020

Она еще не родилась,

Она и музыка и слово, 
И потому всего живого 
Ненарушаемая связь. 
Спокойно дышат моря груди, 
Но, как безумный, светел день, 
И пены бледная сирень 
В черно-лазоревом сосуде. 
Да обретут мои уста 
Первоначальную немоту, 
Как кристаллическую ноту, 
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита, 
И, слово, в музыку вернись, 
И, сердце, сердца устыдись, 
С первоосновой жизни слито! 

Осип Мандельштам 
"Silentium" 
1910,1935

среда, февраля 26, 2020

Меня снедает

грусть-тоска по дальним странам
и далеким путешествиям.
Я не живу,
а только жду момента,
чтоб незаметно ускользнуть из дома,
чтоб на работе
отпроситься в долгий отпуск
и уехать, и уехать, и уехать.
Все жду,
когда автомобиль попутный
меня подкинет на пять тысяч километров.
Все жду,
когда песочные часы,
которые до этого молчали,
пробьют двенадцать раз.
Все жду,
когда автобус издалека
затормозит у нашего подъезда.
Все жду,
когда настанет время,
чтобы тонуть, переплывая в одиночку
морской пролив, проток озерный.
Чтобы заблудиться на велосипеде
ночью зимой в лесу.
Чтобы ломиться в запертые двери
"Домов крестьянина",
спасаясь от бурана.
Вы молчите...
Вы говорите
про семейный долг,
служебные обязанности.
Напоминаете,
что меня связали
узы дружбы, путы сердца...
Вы знаете,
я все-таки уеду,
хотя бы на трамвае:
динь-динь-динь-динь!
Вот, у меня уж и билет к кармане.
Вы знаете, я все-таки уеду,
хотя бы на качелях,
и вернусь нескоро.

Сергей Кулле
1963

пятница, февраля 21, 2020

Солнце идет к закату, над морем воздух чист

к молодому адвокату приходит другой юрист,
они сидят на веранде, как в каком-то романе
вино у них Аманти, галстуки от Армани
а там, где белая пена растворяется в голубой
воде сияет Горьенна немыслимой красотой,
такая, что слов не хватит о ней рассказать всерьез
красная на закате, зеленая в свете звезд

Растают в ленивой неге / еще одни пять минут
зря, говорит он коллеге, / ты поселился тут
есть преданье такое / у всех, кто тоской томим
не отыскать покоя / и после смерти им
здесь от начала времен / души всех, кто когда-то
несправедливо казнен / в поисках адвоката
сходятся отовсюду / собираясь сюда
требуя пересУда / или пересудА

В синих ее долинах, / на порыжелых склонах
бродят тени невинных, / призраки убиенных

Здесь неплохое кьянти / ах, мой друг перестаньте

2
Где за полями поле / застит другое поле
солнце в столбе багряном / в облаке снежной пыли / в снежной сухой метели
там они как бы жили, / хотя и не преуспели

3
Смотри, как из тучных башен, / точнее, из башных туч
выходит, совсем не страшен, / последний зеленый луч

4
Я вас не люблю сказал он, / но буду вам верный друг
с прекраснейшего вокзала / уходит поезд на юг
свинцовые эти своды / на насекомый манер
похитил у природы / чахоточный инженер

сходят на нет их крыши плавной такой дугой
восславим же рейсшину и карандаш тугой

шляпки и чемоданы бродят туда-сюда
право же очень странно, что это не навсегда
она же, скрывая слезы, идет, побледнев лицом
междувоенной прозы классическим образцом

синеют стрекозьи крылья, / подбиты мехом дымка
без всякого усилья / (отбивая мячик гудка)
небо держа, / пока
из мест, совсем незнакомых, / с дальних аэродромов
рой иных насекомых

вдоль рыжих полей зеленых зеленой чужой страны
гусенички вагонов так хорошо видны

студнем лежат на блюде пестрые города
боже, что с нами будет? - / то же, что и всегда

Мария Галина
2020

четверг, февраля 20, 2020

Третий раз тебе повторяю,

верни мне мать.
я вспорю твоё брюхо, напихаю камней и веток.

Рыба бьется, как рыба об лёд,
объясняет и так и этак,
но сдается и понимает, что проще дать.
Не отпустишь на волю старуху добром,
ну что ж —
брось под печь моё слово, спи себе на полатях.
Слышь, она придёт не одна, ты готов принять их?
Всех ли знаешь ты, недоумок, кого зовёшь?

Он врывается в избу,
рукавом утирая лоб,
вносит запах браги и пота -- дух человечий.
И швыряет в подпечье косточки щучьей речи,
щучью песню мычит в теплый зев,
свиристит в хайло.

К ночи печка проснётся, застонет и задрожит,
отзываясь на странный стрёкот в далекой чаще:
и родит их — в золе и глине, слепых, молчащих —
одного за одним, дымящихся, как коржи.

Завизжат невестки, братья выкатятся, бранясь.

Первой встанет она,
или некто в её обличьи,
вскинув тощие руки, вертя головой по-птичьи,
выдыхая с кошмарным хрипом мальков и грязь.
За спиной отец -- опалённая борода.
Следом старшие сёстры -- беззубы, простоволосы.
И десятки других: все, как он, черны и курносы,
держат копья, кирки и клещи, серпы и косы.
Ходят, шарят ладонями, трогают всё без спроса,
кружат, мнутся, зудят, как осы,
скрежещут “дай”.

Он влезает на печку, спасаясь, как от реки,
от кишащих внизу голов, и локтей, и пальцев.
Печь срывают с помоста под хохот "пора купаться"
и выплескивают во двор, как мосол с водицей,
выбив дому родному и рёбра, и позвонки.

Поднимают на плечи, покачивая, несут,
подминая случайно встреченных на дороге.
Все: поеденные чумой,
порубленные в овраге,
изведенные голодом,
смолотые в остроге,
отравившиеся полынью,
угодившие в полынью.
Дура, просто верни мне мать.

Все шагают к царю --
немного потолковать.

Дана Сидерос
2017

пятница, февраля 14, 2020

на зимних пляжах видишь веселых собак


которых хозяева выводят гулять к воде
а вода прозрачна и холодна и наблюдаешь как
водоросли колышутся в подводной своей правоте

видишь мелких рыбок и крабов среди камней
чайки ныряют за ними поскольку чайкам видней

голод чайки воспринимаешь как резкий крик
хорошо что зрение дополняет сниженный слух
Бог в морском отражении свой наблюдает Лик
как до начала творения над водою носится Дух

тянется набережная серой широкой тесьмой
хорошо гулять над пустынным пляжем зимой

два шахматиста в шубах на скамейке играют блиц
стаканчики с кофе рядом кофе остыл давно
пород собак больше чем человеческих лиц
и если б не чайки то жизнь как немое кино

снега здесь почти не бывает и сегодня песок и вода
но город мерзнет как все приморские города

Борис Херсонский
2019

воскресенье, февраля 09, 2020

скоро кто-нибудь из них прорвет оборону

пишет целий марку туллию цицерону
упорхнет от нас республика словно птица
кровь на форуме ручьем и в септе тоже
кого выбрать на чью сторону становиться
лучше к цезарю пожалуй он помоложе
в голове гул на два роя делится улей
не спасет середина марк выбирай туллий

вкрадчив цезарь я от его лести тупею
пишет туллий и пускается в путь к помпею
вмиг пожитки в повозку и в брундизий ходу
километр папируса таблички из воска
рассекает адриатическую воду
прибывает в окрестность помпеева войска
фарсал в фессалии две судьбы на выбор
разбери без либретто кто кончак кто игорь

а что целий тот собой неприятен с виду
яду лесбии сулил поэту в обиду
за то и был им причислен к волкам позорным
выходил ярить толпу к сенатским колоннам
вроде ставил на красное а стало черным
сложил буйну голову с луганским милоном
то ли римляне в кадре то ли мы славяне
кровь на форуме ручьем кровь на майдане

трудно выбирать в мире где нет середины
не эти так те мечом отсекут седины
раскатал было губу на лавры героя
для триумфа френч сусальным золотом пышет
только улей погляди опять на два роя
снова сломано стило никому не пишет
голова в чистом поле к ней с песней ворона
голова помпея голова цицерона

Алексей Цветков
"фарсалия"
2015

пятница, февраля 07, 2020

В инстаграме Пушкина — зимняя дорога,

Маша-недотрога, синие глаза.
Лайкает Жуковский, пара-тройка ботов,
Бенкендорф не лайкает Пушкина, нельзя.

В инстаграме Пушкина дворики одесские,
дюжина шампанского, устрицы во льду,
пистолет на бархате, папильотки женские,
валенки извозчиков — обнови, найду.

Дальше — лет за сто листай — автор нас не радует:
мутное и зябкое, строки от руки,
воробьи и ангелы, облака и радуги,
и вопрос от Дельвига: «Пушкин, где стихи?»

Ната Сучкова
2019

воскресенье, февраля 02, 2020

жилищные вопросы переполняют сновидения

пять домов с земляными полами
в прекрасном и запоминающемся но полностью
непродажном состоянии

на дорогах у моря и
между
гор
и у самой воды
на заросших станциях

за дверями хруст орехов по полу где сердца и
оставленные фотографии
небольшие грызуны прекрасно высохшие
фруктовые корки
запахи следов поколений туземцев
наступавших босыми

в текущей ситуации не продаётся

в результате
оказываются бесполезны
космические корабли которые мы арендуем
или
волосы и голоса
которые мы любим

курсы валют красиво
обрушиваются и текут
поверх женщин с распущенными волосами
серебряных рыцарей с мечами
переливающимися

только
видимые и невидимые
предметы
во сне и утром
одинаковые

коты горячие
вытянутые из под одеяла
ноги настоящие

Федор Сваровский
2020

суббота, февраля 01, 2020

нас никто не купит даже со скидкой


хранить будут только люди из прошлого
пока у них есть истлевающая копия нас

варенье настолько невкусное что четыре открытые банки стоят уже месяц
чувство вины перед едой

только сны расстилаются некрасивой позёмистой степью
чувство потери самого дорогого
чувство невыключенного утюга
чувство собаки оставшейся на морозе
чувство проклятия нависшего над словами
чувство краденых вещей
чувство удаленных ошибочно файлов
содержавших самую важную информацию

забытое слово башлык

твоя худая шея

Дарья Баранова
2019

среда, января 29, 2020

Скоро кончится век,

(Как короток век!)
Ты, наверное, ждёшь - или нет.
Но сегодня был снег,
и к тебе не пройдёшь,
не оставив следа,
а зачем
этот след?
Там сегодня приём,
там сегодня приют,
но едва ли нас ждут в тех гостях.
Вот кто-то прошёл,
а кто-то при нём,
но они есть они,
я есть я.
Но в этом мире
случайностей нет,
и не мне сожалеть
о судьбе:
Он играет им всем,
ты играешь ему,
ну а кто здесь сыграет тебе?
И я прошу об одном:
если в доме твоём
будет шелк, и парча,
и слоновая кость,
Чтоб тогда ты забыл
дом, в котором я жил -
ну какой из меня, к чёрту, гость?
Я напьюсь, как свинья,
я усну за столом:
в высшем обществе я нелюдим.
Я всегда не умел
быть первым из всех,
но я не терплю быть вторым.
В этом мире случайностей нет,
и не мне говорить о судьбе:
он играет им всем,
ты играешь ему,
ну а кто здесь сыграет тебе?
Он играет им всем,
ты играешь ему,
так позволь, я сыграю тебе.

Аквариум
1982

воскресенье, января 26, 2020

за пару недель до своей смерти мама призналась что когда она перестала вставать

она заметила что выделения на ежедневной прокладке странно пахнут

я спросила ее: на что похож этот запах?
и она ответила: этот запах похож на старый корабль который не спустили на воду
и тогда я пошутила что мама стала поэтом
и мама немного мне улыбнулась. мне кажется она не поняла, почему я назвала её поэтом ведь это так просто —
лодочка вагины истлела
так и не спустилась на воду и жизнь ее остановилась как будто жизни не было никогда
а всегда был воздух тяжелой немой беспомощности и боли
а ещё труд терпения
и теперь она лежит на диване как серый избитый остов
а жизни так и не случилось

мы спим валетом на одном двустворчатом хлипком диване и вместе ждём ее смерти
смотрим телесериалы про преступников и ментов
на маминых глазах ежедневно умирают десятки людей
и мне хочется верить что так она привыкает к мысли о собственной смерти
она видит застывшими глазами как менты спасают наш русский немыслимый мир
а я сижу на полу рядом с ней и тоже смотрю
и как будто в этом совместном бесконечном просмотре телесериалов
я ей признаюсь в своей дикой безответной любви
и она молча ее принимает

а весна напирает бежевым жестоким животом и вот вот реки и ерики набухнут от мутной талой воды
вот вот разразится зелень ослепительной наготой
а весна нажимает бежевым жестоким животом
и мать скомкавшись калачиком после укола
успокоившимся лицом смотрит на ветки режущие предвечернее южное небо
и в ней нет усталости только тихая невесомость дрожит

мы спим валетом на одном диване
я смотрю в ее коричневеющие яркие глаза на детской серой голове и ничего не говорю
просто смотрю как она в полудреме шевелит пальцами на ноге
слушаю как она попискивает во сне и говорит — нет нет не надо
и как блюет
старается очень тихо блевать чтобы меня не будить
и я ей подыгрываю делаю вид что сплю
чтобы своим вниманием ее не тревожить

я спросила ее откуда в ее голове взялась эта метафора запаха
но она не смогла мне ответить
мне хочется верить что весь страшный предсмертный мир
это мир образов и даже темные выделения кажутся чем-то что наполнено смыслом
как будто истертый диван песочного цвета это тихий разомкнутый берег
и плач телевизора это сложный ансамбль крика чаек воды и шелеста трав
и что ей не больно а просто
она — серая лодка
лежит и ждет исчезновенья
или даже не ждет
а просто лежит
и так она будет всегда

2.
ночь перед моими глазами превращается в дикий неистовый сад безобразный
*
я хотела ее для себя объяснить и перепридумать
*
и другим показать что в ночи нет страшных затей а только другой распознанный мир
состоящий из тысячи языков и конструкций
придуманных мертвыми тяжелыми злыми умами
но нет мертвецов они все
среди нас поселились
и приобрели наши черты и желанья они стали нами
вернулись как наши люди
и больше чем нами они нашим миром стали

мать умирала медленно и молчаливо
долго дышала на своем маленьком твердом диване
перед уходом моим она поднялась и присела
только сказав – может быть ты на прощанье меня поцелуй
и я подошла и поцеловала
как будто бы эта ласка была не прощаньем
а бесконечная мягкая ласка с животным оттенком безвременья
поцеловала ее в серое тонкое ухо
и положила руку на голову со спутанными волосами
она была мягкой вся как будто из шерсти
как будто бы в тело ее на мгновенье вернулось тепло
и жизнь вернулась
и последнее прикосновенье
в ней отдалось животным ласковым кратким толчком
живой несвершившейся жизни

она умирала
как умирают деревья
или большие тяжелые организмы
молча но так
что пространство вокруг рябилось
от каждого материного выдоха
молча но так
что каждая капелька жизни которую она отдавала миру живых
освещала пространство
ярким сгустившимся светом как в августовском предвечерье
и медленно мать умирала

я вижу смерть а остального не вижу
ею прошит словно светом наш неистовый мир
мир безупречный как светлый сияющий хаос

мир безупречен как если бы он голова
безобразного желтого монстра как чудище он безупречен
как голова теперь навсегда мертвой матери мертвой
или ее вздернутый желтенький нос

мир безупречен
как мертвая мать что лежит
в красивом гробу обитом небрежно рабочими ласковым шелком прозрачного цвета песка

он безупречен как мертвое материно тело
он свершившийся и безупречный
как горсточка винограда
светящая сквозь хрупкий на солнце остекленевший пакет

и мать безупречно свершенная
в черной косынке лежала
как будто бы все что я выбрала для нее напоследок –
покрывало из белоснежно-жемчужного атласа
и нежные с оторочкой тапочки
все что ее окаймляло
было грамматикой света
и свет и ее рыхловатая кожа словно коры лишенное взрослое дерево
были честнее и краше

ночь наступает но день страшнее и краше
в сумерках дня все облака проступают над крышами как воспоминанья
как страшная боль и угроза
как белое тело тревоги и раздетое тело угрозы
ночь наступает как сложное освобожденье лица и органов духа
ночь наступает и в ней я распознаю ничего
кроме черной стены безопасности небытия

мать умерла на казенной жестокой постели
без музыки голоса и прикосновенья тепла
глаза ее были открыты как будто
невидящие они прорезали пространство
и смотрели туда где маршрут свой протачивала приближаясь тонкая смерть
глаза ее были открыты
и одногрудая грудь распахнута воздуху
словно она уже невесомо как корабль плыла
а за ней шлейфом тянулись голубые желтые розоватые простыни
простиранные до одуревшего света
уложенные чужими казенными руками медицинских работников
она глаз не закрывала
как будто в движении к смерти
она набирала в себя пространство как парус
как тонкий избитый тяжелым трудом худой неистовый парус
прошитый через все свое поперечье

мать умерла и страшный мир остановился
он стал целым как будто он есть строгая безупречная капля
сияющая бесконечно
и режущая сознание
неистовой четкостью

3.
Что-то неясное бьется над бешеной степью
С ночью душнее дышать
И кашель разбивает пространство как камень

И я ничего не вижу кроме разбитой угрюмой жизни Андрея
Который немыми глазами просил оставить материно тело на этой земле
Но я ее увезла в гладком хромированном сосуде в нашу сибирь
Он спит на полу в крохотной кухне
Между стиральной машиной которую мать сюда привезла из сибири и подоконником
Он кричит во сне он завывает как тяжелый израненный вепрь
Как бог одноглазый
Как подземелье земли
Он завывает в льющемся свете
Телеканала Россия 24
И голоса телевизора кричат вырыгивают волшебный истасканный фанатичный русский исхоженный мир
Он то говорит то замолкает
То рычит как лезвие грубой пилы застрявшей во влажном тугом теле коричневой древесины
И он обращается к матери
Как он к ней обращался всегда пока она оставалась живою и даже после
Он в рыке своем поет: Доча! Доча! Не уходи!

Так странно было всегда
Он дочерью ее называл свою тяжелую жестокую женщину с деревянным лицом
И когда она была одногрудой
Он с жалостью ее любил
Как будто она и правда была его дочь
Слабая дочь с пугающими волосами

Когда она уже не жила
А плыла на простыне
Как скомканное привидение

И вся ее женская скованность от потерянной груди осыпалась оставив здесь только
желтоватое тело
Он видел ее в расстегнутой распашонке
И она в предсмертном парении уже не видела что на люди выставлена ее безгрудая грудь
и дикая жалкая старость
Он старался прикрыть женское ее безобразье
И плакал вот так как плачут молчаливые звери
И кровь с ее губ вытирал
И с ложечки старался вливать ее последнюю жухлую воду

Что-то неясное вьется над бешеной степью
Степь прозревает тебя
Рассматривает тебя тело твое и лицо
И беснуется беснуется на ветру
Ночь в степи безупречна
Страшная как желудок больной увечной коровы
Дикая как снегирь мертвый на сером сугробе

Что-то неясное мечется над разнузданной степью
Это и есть она голая степь
Она бьется в тебя
И ты ей не станешь преградой
Она на тебя глядит так как если ее совершенно не существует

Степь поет
Красивым жестоким полотном
Бьется бьется без устали в окна машины

Вот она смотрит в тебя как сиплая нищая дочь
Вот она засмотрелась в тебя и это чувство тебя убеждает рухнуть в безболье
Что-то неясное мнется над безудержной степью
Вот он встает в пять утра и тихо моет посуду
Вот он идет на работу в ветре степном и ветра не видит
Вот открывает книгу скупую войны и смерти
Вот коллектив собирает нищее свое подаянье
Измятые полтинники и пятисотки
Нежное краткое подаянье
На похороны
На поминки
На жизнь после жизни

Вот он идет
Вот он спит
Вот он изнемогает

Великолепный огромный как неистовый зверь крепкий мужчина
С щенячьими мокренькими глазами
Вот он идет
Вот он идет
Вот сердце его погибает
Что-то неясное мнется над траурной степью
Вот он глаза закрывает
На маленьком твердом диване
На котором моя мать умирала
Тяжелый осиротевший мужчина
Вот он спит вот он спит
Вот он спит и рычит во сне
Вот он спит
Это Андрей
Вот Андрей

4.
Смерть поджимает и время короткое бьется как тряпка как полотнишко
Мать в черном пакете
Как если бы мы — это просто в дурацком кино
Про криминальные будни озябших бессмертных ментов

И пакет раскрывают с сухим надломленным хрустом
И в нем мать лежит
На поддоне железном как тело
Как телесная груда
И в руках санитара ее голова я замечаю
Очень тяжелая как назревший арбуз
Он в руках ее приподнимает и ко мне обращает на опознанье
Как будто в мертвом ее отвернутом от меня силуэте
Я б ее распознать не могла
А теперь я точно скажу: да это мама
Как будто с захлестом на грудь
Ее удлиненное предплечье худое
Лимонного цвета я узнать не могла
И затылка со спутанными сероватыми волосами

Так
работает процедура

Время как ветошь время распиленный мякиш
Мокрое и прохладой тебя обдает
Напоминает о теле
Мир тебя не удержит
Мир очень слабое место чтобы твой взгляд удержать
И оставить рядом с собою в себе перламутровом мягком
Мир раскаленный и в нем такие странные дупла
Дупла пусты в них заглянуть очень страшно
Как если они это тихие скромные ямы могил
Распотрошенных сожженных созданий

Оксана Васякина
"Ода смерти"
февраль — июль, 2019

четверг, января 23, 2020

Когда от него остается одна рубашка,


Подмышки, табачные крошки на дне кармашка,
Она идет в ателье,
Говорит швее:

А можно ли сшить следочки для зимних птичек?
А можно ли сделать кисет, например, для спичек?
А можно рубаху еще как-нибудь раскроить?
Выудить длинную нить?
Скатёртку какую, двойную прихватку, закладку,
Воздушному шару заплатку?
А можно ли перекроить в фонарную шаль?

Нельзя, как жаль.
Рубашка не пахнет,
И след твой простыл, дружочек.
Стишочек, стежочек,
Снежочек идет в височек.

Швея говорит, подожди,
достает коньячок:
Хуйня это все, бывает такой мужичок.
Дверь там закрой на крючок.

Михаил Левантовский

2020

вторник, января 21, 2020

Моя первая любовь вышла на пенсию.


Она рассказывает об этом с блестящими глазами:
удалось выскочить на свободу
до того, как повысили пенсионный возраст,
вот она наконец-то живет своей жизнью.
Молодая пенсионерка.

Мы сидим в кафе. Торт почти съеден.
One more cup of coffee for the road…

Помнишь документальный фильм:
старик Генри Миллер приходит
на улицу, где он жил в юности, в Нью-Йорке.
Кирпичные дома, безлюдно, он шагает,
будто марсианин по завоеванной земле,
куда-то в проем неба на сером горизонте,
и бросает, вдруг, свой плащ на мостовую -
как тело.

Александр Бараш
2020

вторник, января 14, 2020

точней и недоверчивей чем ты


я постигал беды скупые свойства
конструкцию преступной простоты
сквозящую в пазах мироустройства

в стране где одиночество лютей
но иночества подвиги похожи
я постепенно так простил людей
что стал бы с ними говорить без дрожи
там вызубрив законы волшебства
проверил я сложив слова и числа
как возникает ум из вещества
и мог бы тоже но не видел смысла
мир оставался пуст лишь ты одна
в кривой решетке света из окна
существовала на садовом стуле
навстречу ночи и впотьмах потом
листала книжку патнэма о том
что я не человек а мозг в кастрюле

там на заре взамен тебя верна
неназванная плакала вина
ничья из нас она жила снаружи
я заклинал всех чисел имена
чтоб лучше спать но бодрствовал все хуже
откроешь кровь и топором в кровать
не жизнь из жил а жиденькая порча
из первых рук и нечего кивать
на патнэма или алонзо черча
я воскресал и подходил к окну
где в лунном облачении стояла
и отраженьем падала ко дну
ты у пруда и вся твоя собака
туда текла сознанья полоса
ветвясь на утренние голоса
то в иве иволга то вслед синица
ты в темный ил ступала на носок
и время в пруд бросала как песок
топя совместно прожитый кусок
я понимал что время тоже снится

теперь пришло в расколотой стране
твое письмо в котором ты писала
что яблоко лежало на столе
которое ты принесла из сада
кругом тесней древесная гурьба
не поразит и судная труба
стекла где с той поры луна повисла
сиять на поле моего труда
на бережные чертежи и числа

Алексей Цветков
"фауст"
[старое]