Раскололся август - грецкий орех,

наш двойной агент, да не выдал всех:
я тогда в бакалее служил связным -
между вино-водочным и мясным.

Там, в подвале, на золотом крюке
царский окорок, спрятанный в окороке,
бескорыстной любви надувная змея
и нацистская конспирология-я.

Всем заведовал бывший расстрига-дьяк,
он любил мочой разбавлять шмурдяк,
из отпетых шлюх и морских послов,
он варил уху, презирая плов.

Вечер всплыл, утопленника мертвей,
я смотрел на небо сквозь сеть ветвей:
словно яд, зашитый под воротник -
растекалось солнце: «Прощай, связник…»,

И слетались ангелы к маяку -
как на ленту липкую, на строку,
как шарпеи, в складках сошлись холмы -
скорость света меняя на скорость тьмы.

Александр Кабанов
2017

The thinness of the letters in a faxed message

The tired person stays in the shadows.

Michiyo Kuroki
b. 1946

море при случае рвётся к земле,

складка за складку – становится галочкой чайки.
суша при случае ластится к морю, ищет пристанища – в лодке.
море и суша к друг другу лицом входят друг в друга, под дождь и зарницы.
там в облаках чайки – мерило вещей;
там среди волн лодки – их мера.
в покое, море замрёт на твоих кончиках пальцев,
любуясь тобой.
потом улетит, как вода из расплёсканной чашки
опять соберётся, когда ты случайно смешаешься духом.

чайки сложат крылья, лодки – свои паруса.
прилив за отливом, благородных седины станут длиннее,
благолепия зеркало – тоньше.

пока толпы белоробых монахов несутся к рассвету,
а стаи чёрных китов – к закату.


海偶尔走向陆地，折叠成一只海鸥。
陆地偶尔走向海，藏身于一艘船。
海和陆地面对面深入，经过雨和闪电。
在云里，海鸥度量；
在浪里，船测度。
安静的时候，海就停在你的指尖上
望向你。
海飞走，好像一杯泼翻的水
把自己收回，当你偶尔动了心机。

海鸥收起翅膀，船收起帆。
潮起潮落，公子的白发长了，
美人的镜子瘦了。

一队队白袍的僧侣朝向日出。
一群群黑色的鲸鱼涌向日落。


Си Ду 西渡
"Морские птицы·鸥鹭"
2-16

Там на реке, плескаясь и хохоча,

шумной ватагою, — только один не в счёт.
Будто река другая с его плеча
жилкою голубой по руке течёт.
Если бы я не думала о таком —
тонком и нежном с шёлковым животом…
Мальчики пахнут потом и молоком,
а молоком и мёдом — уже потом.
Там по реке вдоль берега — рыбаки,
тянут песок и тину их невода.
А у него ключицы так глубоки,
если бы дождь — стояла бы в них вода.
Я бы купила серого соловья,
чтобы купать в ключице, да неспроста:
я бы хотела — этого — в сыновья,
чтобы глаза не застила красота.

Елена Лапшина
2016

Погибший на живого смотрит сверху:

ну, что он там?.. узнал уже?.. скорбит?
А тот сухую спиливает ветку,
кастрюлю подгоревшую скоблит.

Живой спешит: он ждёт приезда сына.
Посадка в пять, да плюс машиной час.
А ты ещё не брился, образина,
и к ужину чекушку не припас.

По летней кухне мечется: бутылки —
под стол; окрошку — в погреб на ледок.
Но замирает, чувствуя в затылке
какой-то непривычный холодок.

С чего бы? Целый день жара под сорок.
Что в доме душегубка, что в тени.
...уже, должно быть, въехали в посёлок...
Просил же: сядешь в тачку — позвони.

И шлёпанцем цепляется некстати
за спиленную ветку алычи.
А сын ему: включи мобильник, батя!
Нет, не включай. Нет, всё-таки включи.

Ирина Евса
2016

Никто не зайдет в этот вечер за мной, на лоб не положит ладонь.

Проходит последний трамвайчик речной беззвучной студеной водой.
Росистые поручни, группа "Любэ" в хрипящем динамике. Что ж,
когда бы душа воротилась к тебе - но вряд ли беглянку вернешь.
Кто с нею простится, нальет ей вина - а я в одиночестве пью -
когда с виноватой улыбкой она в иную садится ладью?
Я все потерял, ничего не пойму, но есть же заботливый тот,
кто ласково смотрит в безбрежную тьму и камень на землю кладет -
и я застываю, уверенный в нем, свободном от волчьих обид,
и тополь бессмертный шумит под окном - как зимнее море, шумит...

Бахыт Кенжеев
2017

У Осипа сухарь за пазухой,

звезда прозрачная и бубен.
Он августовской крымской засухой
ведет к ручью, и путь нетруден.
У Велимира — плачи Углича
и торфа влажная прослойка.
По иллюстрациям Митурича
кукушку ищет он и сойку.
Марина же ночами долгими
с лисицей знается, с совой.
Песок с засохшими иголками
смешали ей над головой.

Александр Переверзин
2016

Вот звук дождя как будто звук домбры, -

так тренькает, так ударяет в зданья.
Прохожему на площади Восстанья
я говорю: - О, будьте так добры.

Я объясняю мальчику: - Шали. -
К его курчавой головенке никну
и говорю: - Пусти скорее нитку,
освободи зеленые шары.

На улице, где публика галдит,
мне белая встречается собака,
и взглядом понимающим собрата
собака долго на меня глядит.

И в магазине, в первом этаже,
по бледности я отличаю скрягу.
Облюбовав одеколона склянку,
томится он под вывеской "Тэжэ".

Я говорю: - О, отвлекись скорей
от жадности своей и от подагры,
приобрети богатые подарки
и отнеси возлюбленной своей.

Да, что-то не везет мне, не везет.
Меж мальчиков и девочек пригожих
и взрослых, чем-то на меня похожих,
мороженого катится возок.

Так прохожу я на исходе дня.
Теней я замечаю удлиненье,
а также замечаю удивленье
прохожих, озирающих меня.

Белла Ахмадулина
1957

зайди в узкую дверь, за которой я исчисляю грехи.

где три месяца память на сальном столе
предавали огню. вы, измышленным пламенем
одевшие грудь и тем возлюбившие мя.

опалившие мя. я как колом пронзённый болью ожога;
полуготовый бульон мой отторгает язык –
этот орган виновный, и дарует прощение

тому, что непрерывно съёживается в теле, сжимаясь
в кущей сердечник. пока ещё не рождённая буря
слёзы питает токами молний, я не прошу милости –

листья ботвы, как полноводье, погребают нас под собой.

но стойте. моё одностороннее тело
не в силах порваться между любовью и мужеством горя, закончить
эту вечерю, как сеть. мой облик
валится в пруд, служит пищей тощим рыбёшкам.

у пруда всё приходит в покой. капли дождя
кажется вот-вот взлетят, вызывая к жизни умерший лотос.

到窄门来。我述说罪行的地方。

三个月，回忆在浸油的餐桌上
焚化。你们把虚构的火苗
摆在胸前，并以此来爱我。

烤炙我。我感到坚硬，烫；
半熟的菜汤把舌头活生生塞回去，
这待罪的器官，以及宽宥

正不止息地在体内萎缩，缩成
林之核。当未成形的雷
让泪水也触了电，我不祈求——

菜叶，也浩荡地掩埋我们。

止住吧，我单面的肉身
无以在悲壮与爱的撕扯中，完成
这网状的晚餐。我的面容
将坠入池水，被瘦鱼分食。

到荷花池就停下。雨水
看就要升起，召回病逝的荷花。



Цинь Саньшу·秦三澍
вечеря·晚餐

Напиши, моя радость, записку, письмишко какое

про снега, про долги и что век не дождаться покоя,
и про то, что не видно ни зги над твоею Канадой,
от тебя до меня, как от Тотьмы до моря Царьграда.
Трудно мне, моя боль, ледяной, но живой,
ледяной, но непрочной,
наклоняться к тебе над заката водою проточной
и сверкать в глубине, будто вправду судьбою хранима
в синем прахе небес раскаленного Иерусалима.

Елена Игнатова -
Бахыту Кенжееву
2017