Темно, словно время сломалось внутри,

ребёнок давно постарел, и нельзя
придумывать или жалеть, но - смотри,
и видно, коль скоро закроешь глаза.
Ты спросишь, но как бы подслушав ответ
и в плоскости звука читая объём
пустых осязаний, не важно, что - нет...
Что кажется исподволь, то и поймём.
... Я вспомнил: стояла плохая весна,
и кляксы следов на безлюдной воде
в местах доходили до самого дна,
до ужаса, и не кончались нигде.
И это был край и т.д. и т.п.,
бумажная кромка слепого огня,
и то же, что край для слепого в толпе,
казалось мне: край для слепого меня.
А свет дочерна заполнял полынью,
в один лишь глоток ощущенья сводя
дебильную радость - улыбку мою,
и робкую страсть - ненавидеть себя.
И вот мне - и тени в горсти не поднять,
и рук не разжать у подлюдной горы,
а ты, и не вспомнив, что полдень, опять
созвездья сочтёшь в изголовьи сестры.
И памяти нет между светом и сном,
лишь буквы, сгорая, обуглят края,
а разность точнее числа, и потом -
ничуть не страшней, чем сырая земля.

Евгений Туренко
1991