предшественников наших к подворотням,
свои стихи беспомощно твердя –
не заклинанье, а предупрежденье.
Что Александр? на все лады клянет
глобализацию, автомобили
и – Бог весть почему – велосипеды,
потом, смирясь, мягчеет, замечает
цветы Италии – на первом месте ирис,
сияющий и синий .
Николай,
воспев и розовый миндаль, и запах
тосканских трав, в историю ныряет,
созвездие имён употребляя:
«Савонарола», «Леонардо», «Алигьери».
А Михаил, распутный сибарит,
серьезного вообще не говорит.
Флоренция ему – лишь веточка мимозы
в петлице, сладкая игра, хрусталь, балкон,
апрель, безумие, одеколон,
и на рассвете – после всех объятий – слезы
блаженные.
Вот Алексей Сурков
в костюме мешковатом. Он, толков,
суров и вдохновеньем чудным полон,
в чужой стране, где пот рабочий солон,
сложил эклогу (мы так не смогли б)
Буонаротти, со словами вроде
«власть времени», «экстаз» и «холод глыб».
Все в мире повторится,
как уверял экклезиаст: и птица
над Понте Веккио (сорока), и несметные
щедроты юности, и нищета, и смертные
движения долота. Канва. Елена. Пяльцы
и мрамор – бывший мел, то есть углекислый кальций,
сплоченный временем, как ткань стиха –
изгнанием.
Душа моя глуха.
Искусства – чувство, Арно – лучезарно,
трепещет – блещет, город – ворот, тот
который поднимает, от красот
постылых отворачиваясь, житель
блокадного дождя.
А ветр бредет на север,
и дева просвещенная моя
смеется кошкам в окнах, каруселям
на площадях, и немудреный профиль
(носатый, в непомерном капюшоне)
знай чертит пальцами на пыльных стеклах
заброшенной скрипичной мастерской.
Бахыт Кенжеев
2011
Комментариев нет:
Отправить комментарий