Никогда не привыкну: к перистым раскачивающимся казуаринам,

к утреннему тихому свету — наискосок древками в сочной траве,
к урчащим поймам океана, к белоснежным флажкам шаланд,
к руну прибоя, мечущего в берег брызгами бисер, никогда —
к инею альбатроса и грации чайки, нет, не привыкну, —
поскольку в определенном возрасте внимать им —
единственная забота внимающего — исчезающего, как свет —
сочась в пластинках сланца, как слово дар сквозь тело
этой страницы — венами строк. Душа твоя, улиткой проследив
до середины горизонт — спустя бесконечность, встречая ее же —
познала лишь ремесло слеженья. И это все, что хотелось, но —
что о смерти? Лишь то, что пришлось прочесть:
что смерть — она будто пламя чахнущей лампадки,
будто пасмурная ночь, без ожерелий звезд, или медальонов планет,
обширная гавань, или: кровожадное забвение. Никогда
не привыкну: к сахарной голове луны на бархате ночи,
взволнованной всплесками цикад; к углю рассвета в сердце
льва — такова форма полуострова, прильнувшего к водопою.
И только чтоб не привыкнуть, — когда приходишь к концу,
благословляя перистое раскачиванье казуаринов,
свое собственное нисходящее благодарение — дыханье,
вечерний свет наискосок древками в стеблях трав,
теряющиеся в сумерках флажки шаланд,
яхты, изучающие свои отраженья в черном.

Дерек Уолкотт. Сокровище I. (The New Yorker, 1995)
Перевод Александр Иличевский,
2019