Когда на тебя посмотрят как на пройденный по этапу этап,

как на книгу, напрочь запертую в старомодный шкап
хер знает кем, черт знает в каком году,
смиренно стоящую во втором ряду,
на страницах хранящую следы чьих-то зубчатых лап,
где предсмертный хрип все равно, что полночный храп,
где в обнимку спят эскулап и сатрап,
тогда, в этом затхлом, проплеванном напрочь аду -
жди, я к тебе приду.

Провал в небытие все равно, что в небо прыжок.
Клал зубы на полку, а там лежит пирожок,
и рюмка, которую нужно выпить на посошок,
огурец соленый, маринованный артишок,
в общем, это не полка, это изысканный стол.
Все перемелется будет мука, мелкий помол.
Все переменится, с неба спустится Новый Иерусалим,
краткую жизнь мы мучением вечным продлим.
В Вильнюсе, помнится, ты заходил в костел,
резные скамьи, статуи, мраморный пол,
бородатый Бог, изнутри покрывающий пол-
купола, мы не прощаемся с ним,
ты даже в аду раним, но храним.

Я пишу тебе в день юбилея красавицы той,
что лежала в твоих объятиях, и казалась святой,
рисовала тушью в блокноте, напевала мотив простой,
приезжала в ссылку, любовью оплачивая простой,
ей, красавице, восьмидесятник, и сын твой не мальчик уже,
повидавший девок голыми и в неглиже,
странно, ты мог быть счастлив, но счастье прошло стороной,
осталось вместе с той несчастной страной,
что вовсю старалась, но стать не смогла иной.
Подумай, ей восемьдесят, а тебе почти шестьдесят.
Тебя обогнали. В темной вечности годы висят,
как сушеные рыбки, что чешуей блестят,
и глаза их затянуты пеленой.

Борис Херсонский
"Иосифу Бродскому в день рождения Марии Басмановой"
22.07.2018