Мать съехала. Я стала вспоминать.

Пугливо вздулась немощная память
кишечником. Я памяти занять
могла бы, да, но нет разъема вставить.
Мать съехала, мать по миру пошла,
безумицею волоча котомки.
Я вспомнила: мать у меня была, – 
одышка, перманент, запястья тонки,
и что-то там еще, и что-то там…
Она смотрела из воды, из света,
из тьмы смотрела, из навозных ям,
из музыки, из яблочного цвета.
Она была зловонна и страшна,
она была безгрешна и безмозгла.
Она была не мать мне, а жена,
она была – ребенок мой, но мерзла
в моей утробе, потому что свет
туда не проникает много лет.
Я нянчила ее еще такой,
и вот такой везде ее толкала.
Она была последнею строкой,
она меня Марией нарекала.
Другой ее не надо было мне,
какие замечательные пытки
у нас производились, не вполне
законные, но как же без подпитки?
Она пила на ужин кровь мою.
Я подъедала плоть ее на ланчах.
В каком еще, скажите мне, раю
так проникались девочка и мальчик?
Я вспомнила: мы с нею – сирота.
Единое сиротское пространство,
приютские без роду и креста,
с огромною претензией на царство.
И вот она пошла. Иди-иди.
Ищи себе приемное семейство.
Но, уходя, в пути не наследи,
чтоб было безнаказанным злодейство.
Я брошенная дважды за одно
родительство, я – утоленье жажды.
Смерть – это старое веретено,
которое подпортит всё однажды.
Вот сказаны последние слова,
прощальный гимн выводит «баю-баю».
Идут года. Она жива, жива.
Но я ее уже не вспоминаю.

Мария Ватутина
"Памяти матери"
2011